Павел I - А. Сахаров (редактор)

Больной, измученный вид великого князя привлёк в этот вечер внимание не одного Кости. Каждый, кто встречался взглядом с Александром Павловичем, тотчас испуганно отводил или опускал глаза.

Ещё одно немного озадачило Костю. Увидев на столе фарфоровый прибор с рисунками, изображавшими виды Михайловского замка, государь пришёл в восхищенье. Он схватил одну из чашек и принялся покрывать её поцелуями. Самому Косте это показалось не столь уж странным, хотя чашка была, по его мнению, как чашка, ничего такого. Но он видел, что все гости мгновенно уткнулись глазами в тарелки.

– Счастливейший день… Счастливейший моей жизни день!.. – быстро бормотал государь, целуя чашку нового прибора и обводя гостей исступлённым взглядом.

Сидевшая рядом с наследником жена его, великая княгиня Елизавета Алексеевна чувствовала, что, если ужин затянется, с нею может случиться нервный припадок.

Внезапно государь повернулся к Александру Павловичу, уставился на него в упор горящими воспалёнными глазами, затем сказал громко хриплым голосом:

– Monseigneur, qu'avez-vous aujourd'hui?[297]

– Sire, – тихо произнёс, не поднимая головы, великий князь. – Je ne me sens pas tres bien…[298]

– Сир… Это я сир… – пропищал сзади шут. Государь гневно оглянулся и фыркнул.

– Decidement, je lui prefere Ivanouchka, son predecesseur…[299] – быстро сказал вполголоса Строганов и тотчас смущённо замолчал.

– Я, говорю, сир, сирота казанская, ни отца, ни матери, – бормотал шут, двигая ушами и вытирая глаза полой халата. Кто-то попробовал улыбнуться.

– Eh bien, Monseigneur, soignez-vous,[300] – сказал через минуту хриплый голос.

Все молчали. Старичок в раззолоченном мундире поспешно наклонился над плечом государя и налил ему вина.

– И мне, и мне налей романеи, – плачущим голосом сказал шут, протягивая руку с колпаком. – Ишь скупой какой! Не будет тебе счастья, злюка!..

Косте показалось удивительным, что государь с сыном так странно называют друг друга. Он не знал слова «sire» и думал, что бы оно такое могло значить. В одной книжке, которую он читал, был сэр Ральф, но это был сэр, а не сир, и вовсе не государь и даже не король, а просто важный человек. Полковник Клингенберг учил их называть государя «ваше величество», а ежели спросит по-французски, то «Votre Majeste». Вообще многое в столовой комнате удивляло Костю. Раззолоченный старичок, сахар-медович, который им всем, даже «зайцу», показался очень важным лицом, на самом деле выходил мелкой сошкой: никто здесь не обращал на него внимания и к столу его не пригласили. Впрочем, трудно было разобрать, которые тут придворные, которые старшие слуги: все делали как будто одно дело. Очень занимал Костю обед. Он был удивительный, из семи редкостно поданных блюд. Но есть Косте не хотелось: они ужинали перед самым выездом из корпуса. Зато глаза его беспрестанно возвращались к грушам с человеческую голову и к золотым вазам с конфетами. В стоявшей против него большой вазе лежали на бумажках жёлтые ломтики засахаренных ананасов. Костя особенно любил эти конфеты, – они отдельно не продавались, и в кондитерских их клали только в двухфунтовые коробки лучшего сорта по полтора рубля фунт, да и то лишь по одной или по две на коробку. Здесь же их было очень много, на всех могло бы хватить. Вперемежку с ананасами лежали зелёные марципановые и шоколадные с белым ореховым пятном, – их Костя тоже чрезвычайно любил. Ваза эта стояла как раз перед наследничком, который мог незаметно таскать и есть конфеты хоть с самого начала обеда. Костя вытянул голову и взглянул сбоку на наследничка. Тот как раз слегка наклонился над столом, вынул белый платок и чихнул, схватился рукой за лоб и чихнул опять.

– Monseigneur, a l'accomplissement de tous vos souhaits,[301] – сказал в гробовой тишине хриплый голос.

Костя скосил глаза, взглянул на усмехавшегося царя – и в первый раз за весь вечер ему стало не по себе. Он быстро вытянулся.

– Чему быть, тому не миновать, – ни к кому не обращаясь, сказал глухо государь и, тяжело вздохнув, поднялся с места. Все встали с невыразимым облегчением. Павел насмешливо фыркнул и обвёл комнату выпученными глазами. Взгляд его остановился на Косте, который с сожалением глядел через плечо на вазу с конфетами. Государь вдруг засмеялся. Лицо у него стало другое. Он взял из вазы целую горсть конфет, отошёл, оглянувшись, к стене столовой и пальцем подозвал к себе пажей. Они подошли с опаской, хоть были предупреждены об этой забаве царя.

– Рядом станьте, плечом к плечу. Так… Теперь ловите.

Он бросил конфеты в дальний угол. Мальчики, изображая весёлое оживление, побежали за конфетами по комнате. Шут, подобрав полы халата, с криком побежал за ними. Павел захохотал мелким негромким смехом. Но, увидев в дверях комнаты старательно улыбавшегося Александра Павловича, царь внезапно оборвал смех. Он гневно фыркнул, вытер испачканные шоколадом руки, вырвал у раззолоченного старика свою шляпу и перчатки и, ни на кого не глядя, быстро вышел из столовой. Лицо наследника престола вдруг изменилось. Он, пошатываясь, отошёл к камину…

В соседней комнате государя ждал дежурный генерал-адъютант Уваров.

Махальный закричал диким голосом: «Караул! Стройся!» Конногвардейцы, занимавшие пост у дверей спальной императора, бросились со скамьи к стене. Послышался топот тяжёлых шагов и лязг обнажаемых сабель. «Слушай, – на-кра-ул!» – прокричал офицер. Люди вытянулись, скосили головы и замерли. В слабо освещённую комнату с лаем вбежала собачка. За ней, озираясь по сторонам, вошёл государь. Уваров остановился в дверях и быстро оглядел комнату. Собака бросилась к стоявшему сбоку от караула дежурному полковнику Саблукову и лизнула его в руку.

– Шпиц! сюда! – закричал хриплый голос. Государь быстро рванулся вперёд и шляпой два раза ударил собаку по голове. Шпиц взвизгнул и отбежал. Настала тишина. Павел молча смотрел то на бледного полковника, то на окаменевшие огромные фигуры солдат.

– Vous etes des jacobins,[302] – вдруг сказал он.

За спиной императора Уваров, много выпивший за ужином, скорчил гримасу и постучал пальцем по лбу.

– Oui, Sire,[303] – пробормотал растерянно Саблуков.

Павел смотрел на него в упор. Потерявший голову офицер стал что-то объяснять негромким дрожащим голосом.

– Я лучше знаю! – вскрикнул император. Он заговорил быстро и бессвязно. Солдаты дико смотрели набок в одну точку. Павел замолчал, тяжело вздохнул и повернулся.

– Ах, да, Уваров?.. – произнёс тихо, полувопросительно, государь. – Я что-то хотел вам сказать… – Он задумался. – Ах, да! – вскрикнул он и задумался опять. – Да, да, да… Пажи!.. Конечно… Пажи…

Уваров, наклонив голову, почтительно смотрел на грудь императора.

– Плохие пажи, плохие, – бормотал Павел. – Не нравятся мне эти пажи… Что? что? – вскрикнул он, озираясь.

Было очень тихо.

– Почему привозят пажей только из Пажеского корпуса, а?

– Не могу знать, ваше величество, – по-солдатски ответил Уваров. Павел смотрел на него совершенно безумными глазами.

– Пусть возьмут других пажей, в кадетском корпусе. Там есть славные мальчики… Слышите, сударь? В первом кадетском корпусе. Сейчас извольте сообщить князю Зубову, чтоб сегодня же прислал сюда кадет…[304] Что?..

– Слушаю-с, ваше величество…

Павел быстро от него отвернулся.

– Караул убрать! Не надо конногвардейцев… Не надо!..

– Слушаю-с, ваше величество.

Раздалась команда:

– Караул! Напра-во! Шагом марш!..

Государь злобно-радостным взглядом провожал выходивших солдат, затем с минуту ещё прислушивался к удалявшемуся топоту.

– Прощайте, сударь, – отрывисто сказал он Уварову. Уваров звякнул шпорами и низко поклонился.

– Я иду отдохнуть, сударь, прощайте, – вздохнув, повторил Павел другим, точно умоляющим, тоном. Он замолчал.

– Займите места здесь, – обратился он к двум камер-гусарам. – И никого ко мне не пускать… Никого!.. Слышите? Никого…

Он кивнул головой, зачем-то надел шляпу и прошёл в спальную, повторяя вполголоса скороговоркой: «Чему быть, тому не миновать… Чему быть, тому не миновать…»

XXIV

«Visitando interiora terrae rectificandoque invenies occultum lapidem, veram mediciam».[305]

Баратаев переписал из книги эту фразу на толстом листе пергамента, отчеркнул первые буквы слов и дрожащей рукой выписал в ряд. Затем открыл тетрадь «Камень веры» и записал прыгающими буквами:

«Открылось ныне мне явственно, что славный Базилий Валентинус не иное мыслил, как купорос или vitriolum. От чего и я не могу отрещися, как с долголетними моими опытными изучениями несогласицы в оном не вижу. Сколь к яснейшему истины познанию… Не едино есть вещество первичное, земля Адамова. Второе соучаствует, aqua vitae, что и древним ведомо было. Из прозорливой рукописи, виденной мною в чужих землях, записал я памятный магистериум: