Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это объяснение было прервано Настенькой, которая выскочила из кабинета вся бледная и перепуганная.
– Папа не дышит!..
Не мама
I
– Кто там, Ольга?
– Ришел этот… ну, баронеска ришел.
Чухонка Ольга осклабилась по неизвестной причине и даже закрыла свое квадратное лицо рукой.
– Что же ты докладываешь, глупая? Зови сюда скорее Катерину Петровну!
– Он ришел… Зачем его звал?
Татьяна Ивановна была немножко недовольна этим визитом, хотя и ожидала его. Ее молодое лицо, подернутое подозрительною усталостью, выражало теперь раздраженную нерешительность. Разве она сама не знает, что ей нужно делать?.. Наконец, что это за недоверие? Удивительно!.. Она нетерпеливым движением оправила свой утренний шелковый капот и села на мягкий диванчик, как человек, приготовившийся к незаслуженной неприятности. Дверь приотворилась, и в ней показалась «баронесса». Это была молодая женщина лет тридцати, казавшаяся гораздо старше своих лет. Темное шерстяное платье сидело на ней кое-как, волосы были прибраны на скорую руку, помятая шляпа с линючими цветами сидела на голове боком, – одним словом, получался незавидный тип семейной женщины, урвавшейся из дому на одну минутку по самому спешному делу. Лицо «баронессы» когда-то было, может быть, и красиво, а сейчас носило печать специально-семейного изнурения: темные глаза ввалились, щеки осунулись, цвет лица землистый. Хорошей оставалась одна улыбка, добрая и ласковая, особенно когда «баронесса» начинала говорить. Рядом с Татьяной Ивановной, начинавшей блекнуть, но все еще красивой, «баронесса» много проигрывала.
– Вы на меня не сердитесь, милая Татьяна Ивановна, – быстро заговорила «баронесса», точно боялась, что ее слова займут слишком много места в этой комнатке, обставленной почти роскошно. – Я на одну минутку, всего на одну минутку!
– Я и не думала сердиться… Садитесь, пожалуйста.
«Баронесса» осмотрела костюм хозяйки каким-то тревожным взглядом и вопросительно кашлянула. Это уже окончательно взорвало Татьяну Ивановну.
– Успокойтесь, ради Бога: еду… Да, сейчас еду.
– Я ничего не говорю, Татьяна Ивановна. Дай Бог! Ах, как хорошо, что вы решились наконец! Только говорите, ради Бога, тише. Я уверена, что эта Ольга все подслушивает, а потом передает маме.
– Что же, разве я боюсь вашей мамы? Вот еще новость! Я свободный человек, кажется, делаю, что хочу.
«Баронесса» все-таки не могла удержаться, пошла и притворила дверь. В коридоре действительно послышались осторожно удалявшиеся шаги. Татьяна Ивановна нахмурилась.
– Поезд идет в три часа, – шепотом проговорила «баронесса».
– Знаю… Послушайте, это наконец скучно, Катерина Петровна. Слава Богу, я сама не маленькая.
– Не буду больше, милая… никогда не буду, хорошая – быстро зашептала «баронесса» с какими-то детскими нотами напроказившего ребенка. – Только вот поезд…
– А, поезд!.. Так я не хочу! – решительно заявила Татьяна Ивановна. – Не приставайте!
– Миленькая, хорошая, не буду.
Татьяна Ивановна начала быстро одеваться, стараясь не глядеть на свою мучительницу. С одной стороны, она ведь очень любила вот эту безответную «баронессу», а с другой – ее мучило это молчаливое насилие над ее волей. Одеваясь, Татьяна Ивановна отодвинула драпировки большого окна и посмотрела на улицу, – погода была отличная, и яркое вешнее солнце слепило глаза. Дворники уже начинали колоть и рубить належавшийся и заезженный на мостовой снег, чтоб увезти остатки петербургской зимы.
– Захватите, голубушка, пледик, – зашептала «баронесса». – Поедете там, будет холодно и нужно укрыться. Знаете, все необходимо предусмотреть. Я захватила с собой узелок с кое-какими вещами.
На лице «баронессы» изобразился ужас, и она даже села, точно ее кто удержал.
– Что еще случилось?
– Ах, Боже мой, Боже мой!.. Ведь узелочек-то я в передней оставила, а эта Ольга, наверное, все высмотрела.
– Вот вы всегда так.
– Ничего, скажу, что по пути зашла.
Они вышли в широкий коридор, где сейчас же встретили maman, стоявшую в дверях своей комнаты. Заплывшее, обрюзгшее лицо с трехэтажным подбородком смотрело на них ястребиными глазами. Крючковатый нос, неприбранные седые волосы и утренний беспорядок костюма придавали старухе не особенно красивый вид хищной птицы в отставке.
– Иди сюда… иди, – хрипло проговорила старуха, впившись глазами в «баронессу». – Мой на тебя будет посмотреть.
«Баронесса» переконфузилась и даже остановилась.
Maman одним взглядом окинула ее с головы до ног и презрительно покачала головой.
– Опять? – зашипела она, показывая гнилые зубы. – Так делают только собаки, да!
– Мама, да ведь я… – бормотала «баронесса», краснея. – То есть это тебе кажется, мама. Я…
– Молшять, сумашедчий!
Татьяна Ивановна слишком привыкла к подобного рода сценам и прошла мимо, не обращая никакого внимания на старуху. За ней торопливо шмыгнула «баронесса», по пути приложившись к ручке грозной maman. Ее занимал больше всего узел, сунутый в уголок передней. На шум из кухни выскочила чухонка Ольга и бросилась к узлу, но «баронесса» ее отстранила.
– Нам, Татьяна Ивановна, с вами, кажется, не по дороге, – быстро говорила она, догоняя ее в дверях. – Мне нужно с узлом к портнихе.
Это было придумано для отвода чухонских глаз любопытной Ольги. Татьяна Ивановна, не торопясь, спускалась по лестнице, и по ее молчанию «баронесса» чувствовала, что она недовольна. И все напортил проклятый узел.
Обе женщины молча вышли на подъезд, молча взяли извозчика и молча поехали. «Баронесса» успокоилась, когда ее узел исчез под полстью саней, и облегченно вздохнула. Ее беспокоило только то, что Татьяна Ивановна поехала не в шубке, а в осеннем пальто. Затем, эта городская шляпа с широкими полями тоже не годилась для дороги. Лучше бы просто в платочке, как ездят купчихи. Ну, да ничего, дорогой как-нибудь все устроится.
– Я возьму билет сама, – предупредила «баронесса», когда извозчичьи сани подползли к Николаевскому вокзалу. – О, осталось всего двадцать минут! Как раз вовремя поспели.
Татьяна Ивановна быстро вышла из саней и, не глядя ни на кого, отправилась в залу первого класса. На улице это была другая женщина, – и походка другая, и выражение лица, и даже рост. Едва поспевавшая за ней со своим узлом «баронесса» невольно полюбовалась и подумала про себя с каким-то благоговением: «Красавица!». В собственном смысле слова красавицей Татьяна Ивановна не была, но в ней было что-то особенное, что ее выделяло из
