Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

я демонстративно приветствовал в юбиляре мастера «двуединого еврейского языка», так как он в своей работе совмещал оба языка. А в начале января 1911 г. я уже сидел в своем полутемном кабинете на Васильевском острове, всецело погруженный в источники истории XIX в.

Глава 51

Начало «Новейшей истории». Тревожный год (1911)

План «Новейшей истории». Главные процессы в ней. Эпоха первой эмансипации. — Лекции по новейшей истории на Курсах востоковедения. — Некролог на смерть еврейского экстерна. Избиение школьных младенцев. Начало дела Бейлиса. — Конфликт с Перецем на банкете в Петербурге. — Моя публичная лекция в Москве и банкет с упоминанием тридцатилетия эры погромов. — Агония «Еврейского мира». — Уход в Финляндию. Необычайное «богослужение» в дни Шовуоса на «белой даче». — Опасная болезнь жены, тревожные дни в Петербурге и поездка в Берлин; операция рака. Берлинское лето: в семье Абрамовичей; работа в государственной библиотеке над источниками эпохи «берлинского салона»; думы в Тиргартене. — Возвращение в Россию. Снова в Финляндии. — Отказ министра в продлении моего права жительства. — Убийство Столыпина в Киеве. — Отсрочка изгнания. Прошение в министерстве и лекция на Высших женских курсах. — Дополненная программа «Объединенной национальной группы» («Фолкспартей»).

Начало 1911 года прошло в разработке плана новейшей истории. Всегда этот подготовительный момент казался мне самым творческим во всякой работе. Тут создается скелет истории, расчленяется весь материал, в хаос событий вносится система, причинная связь, выделяются эпохи, каждая с своим лицом, своими функциями в процессе роста и развития общественного организма. Так была создана моя периодизация новейшей истории: эпоха первой эмансипации и первой реакции, эпоха второй эмансипации и второй реакции. С этим чередованием эмансипационных и реакционных эпох в политической жизни я связал смену процессов ассимиляции и национализации в культурном движении, с их различными оттенками в Западной и Восточной Европе. Я изложил это теоретическое введение, под заглавием «Главные процессы в новейшей истории евреев», в виде второй части к ранее написанному фактическому введению, содержащему обзор предшествовавшей эпохи («Еврейский мир накануне 1789 года»). Когда Ахад-Гаам из Лондона попросил меня дать ему статью для издаваемого там при его участии англо-еврейского журнала Нормана Бентвича{501} «Jewish Review», я послал туда свои только что написанные «Главные процессы». Вслед за введением я написал первую большую главу об эмансипации евреев во Франции во время революции и империи. В части, касающейся революции, это была третья редакция монографии, опубликованной впервые в «Восходе» в 1889 г. и переработанной для отдельного издания в 1906 г. Теперь я включил ее в рамки систематической истории и дополнил изображением наполеоновской контрэмансипации, которую я здесь впервые представил на основании новейших исследований. В начале весны я написал вторую главу — об эмансипации в странах французского владычества. Но тут произошел продолжительный перерыв в моей работе, вызванный и обычными, и чрезвычайными обстоятельствами.

В то время, после смерти барона Гинцбурга, Курсы востоковедения переживали тяжелый кризис. Иссякли скудные средства, которые собирались покойным учредителем на содержание «академии», но с другой стороны, открывалась перспектива внутренней реформы преподавания, которую консервативный барон тормозил. Я начал там читать курс новейшей истории, привлекший самую большую аудиторию. Трогательно было видеть эту жажду знания в молодых людях, из которых многие жили очень бедно и вдобавок не имели права жительства в столице. Они проживали нелегально по милости дворников или швейцаров, которым давали рублики за то, чтобы те не заявляли о них в полицейском участке. У них принято было говорить между собою на эзоповском языке: «Я живу на дворянских правах, а мой товарищ на швейцарских». Питались многие обедами в еврейской студенческой кухне на Васильевском острове, при которой пристроились и наши Курсы (на 6-й линии). Нашими стараниями, в особенности благодаря заботам нового ректора д-ра Каценельсона, удалось собрать кое-какие средства для найма помещения и для поддержки бедных учащихся, но преподаватели едва ли получали гонорар в это время. Я участвовал в совещаниях с «гвирами» о материальном обеспечении Курсов, писал в «Еврейском мире» о необходимости реформы всего дела, но из этого ничего не вышло.

Между тем российская реакция еще усилила ограничения в области высшего образования. Министр просвещения Kacco{502} установил процентную норму даже для еврейских экстернов, которые вследствие недопущения в гимназии сдавали ежегодно экзамены по каждому классу и таким образом добирались иногда до аттестата зрелости. Новая «норма» отняла у них и эту возможность, так как экстерны-христиане попадались крайне редко, Вспомнились мне эти мученики знания, с которыми я столько лет нянчился в Одессе, и я напечатал в «Еврейском мире» (еженедельнике) «некролог», который начинался словами: «Убит еврейский экстерн». Я требовал устройства частных гимназий для «внешкольных» еврейских детей, которые здесь могли бы получать не только общее, но и еврейское образование.

Ярость реакции обрушилась тогда с особенной силой на протестующих еврейских студентов. Пострадал мой сын, студент последнего курса в Одессе: его исключили из университета, посадили в тюрьму и затем выслали из города. Помню, как я ходил в здание министерства у Чернышева моста, чтобы просить о допущении «преступника» к университетским окончательным экзаменам в качестве экстерна. Больше пяти часов дожидался я в приемной министра, чтобы выслушать остроумный ответ: будет допущен к экзаменам, если представит свидетельство о политической благонадежности от одесской полиции, признавшей его неблагонадежным.

Время было жестокое. «Союз русского народа» при помощи министра юстиции Щегловитова{503} только что приступил к созданию ритуального процесса, ставшего потом известным под именем «дела Бейлиса», и черносотенные депутаты готовили по этому поводу агитационный запрос в Государственной Думе (апрель 1911). Мы устроили совещание с еврейскими депутатами об их тактике при обсуждении запроса. На другой день запрос в Думе провалился, не благодаря красноречию наших слабых депутатов (Нисселовича и Фридмана), а после блестящей речи Родичева. В ответ на обличение «еврейских сектантов-изуверов», Родичев сказал, что есть только одна секта изуверов в России — «Союз русского народа», изобретающий изуверские сказки.

Здесь я должен рассказать об одном общественном эпизоде, который в свое время вызвал много толков и, кажется, даже проник в печать. Было это около Пасхи того же года. В Петербург приехал из Варшавы Л. Перец, чтобы вербовать здесь меценатов для задуманного еврейского художественного театра. Приехал он в сопровождении молодого писателя Вайтера и удостоился шумных оваций во время своего публичного чтения в собрании Еврейского Литературного общества. В собрании я не присутствовал, но принял участие в заседании комитета этого общества, где Перец излагал нам проект театра. Все жадно слушали популярного писателя, но мне, видевшему Переца впервые, его