Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

противникам не было надобности отвечать, с новыми же пришлось объясниться начистоту. Я упрекал их в игнорировании действительности, которая с каждым поколением выдвигает все новые кадры еврейской молодежи, для которой русский язык является орудием культуры. Если мы в силу стихийного процесса языковой ассимиляции имеем интеллигенцию, не читающую на еврейском языке, то мы обязаны подносить ей литературу на государственном языке с еврейским содержанием. Я предложил фанатикам языка простой опыт: выбросить из мировой еврейской литературы всех эпох все написанное на «чужих» языках и решить, можно ли отказаться от таких творцов еврейской мысли, как Филон, Маймонид, Мендельсон, Грец и многие другие.

В Историческом обществе мы ознаменовали 50-летие журналистики вечером бесед и воспоминаний. Вспоминали о первом одесском «Рассвете» и «Дне» старейший в нашей среде М. Кулишер, о «Русском еврее» — его бывший редактор Л. Кантор, о втором петербургском «Рассвете» — я, а председательствовавший Винавер покрыл все эти сообщения красивою резюмирующей речью. У меня сохранилось впечатление интимности и задушевности этой публичной беседы.

В те дни моя мысль обратилась к одному из кумиров моей юности: к Льву Толстому, о трагической смерти которого тогда шумела вся печать. 13 ноября я записал: «Все втянуто теперь в атмосферу этого великого духа. Когда-то мне, Мстиславскому отшельнику, был так близок мыслитель Ясной Поляны, так близки были душе „опрощение жизни“, смирение, мистический универсализм. Чуть ли не сделался тогда толстовцем. Позже равновесие восстановилось, после короткого salto mortale от позитивизма к толстовству. Пред одним только я все еще преклоняюсь в Толстом: перед его решительным переходом от эллинского эстетизма к иудейскому (точнее, иудео-христианскому) этизму». Эту последнюю мысль я высказал слушателям во время лекции на Курсах востоковедения, а позже развил ее в небольшой статье на древнееврейском языке, напечатанной в журнале «Гашилоах» (1911).

А учредитель Курсов востоковедения, Давид Гинцбург, в ту же осень неожиданно умер. Рак желудка скосил его во цвете лет. Под впечатлением этой смерти я писал: «Для своей среды он был феноменом: любил еврейскую науку, был по-своему предан народу и хотел что-то для него сделать. Правда, наука не любила его: он был лишен дара ясно мыслить и передавать мысль; таким же неудачником он был и в общественной деятельности, и я часто, работая с ним, не мог выносить его хаотичности. Мы оба любили идею еврейской академии, но он был доволен малым, а я видел в этом умаление идеи и был недоволен. И все же безвременно умер человек духовного склада. На очереди задача реорганизации академии».

В 1910 г. вообще пошла полоса смертей в близких кругах. В начале года пришла весть о смерти Лилиенблюма в Одессе, и предо мною встал образ юноши, для которого «Грехи молодости» покойного были глубоким личным переживанием. Я написал о нем заметку «Две встречи» («Ште пегишот», в виленском еженедельнике «Гаолам»), где сопоставил впечатление, произведенное на меня «Исповедью» Лилиенблюма в 1877 г. и его первой палестинофильской статьей в «Рассвете» 1881 г. К концу года умер в Одессе же А. Левинский, добродушный фельетонист Рабби Корев, увеселитель нашего былого кружка, который только в начале года угощал нас палестинским вином на прощание в Одессе. В то же время умер во Франкфурте-на-Майне мой старый варшавский корреспондент историк Шефер-Рабинович{499}, приславший мне перед этим статью, которую я напечатал в «Старине» уже после его смерти, предпослав ей некролог.

Как только я издал в новой редакции том «Древней истории», настала очередь давно ждавшей «Новейшей истории», прерванной на введении. От падения Иудеи и возникновения христианства я должен был перескочить к французской революции 1789 г. В это время опять появились искушения, которые могли отвлечь меня от планомерной работы. Большим издательством «Мир» в Москве было предпринято издание коллективной «Истории евреев в России», и меня усиленно просили взять на себя редакторство и часть текста. Из Америки «Еврейское издательское общество» («Jewish publication society») просило меня, через моего переводчика Фридлендера, составить книгу по истории евреев в России для издания на английском языке; мне был предложен большой для того времени гонорар — 2000 долларов. Оба предложения были мне симпатичны и вдобавок могли облегчить мое материальное положение, но они в данный момент не совпадали с планом моих работ, и я отклонил их. «Большие жертвы, и материальные и нравственные, приходится нести ради осуществления своих жизненных задач», — отмечал я по этому поводу в дневнике. Американское предложение я принял только спустя три года, когда довел до конца «Новейшую историю», а для московского коллективного издания дал ранее напечатанные в «Восходе» пару глав по культурной истории евреев в Польше.

В ту осень мы имели в Петербурге интересного гостя: Натана Бирнбаума{500} из Австрии. Даровитый публицист и оратор находился тогда в стадии автономизма, а Черновицкая конференция сделала его даже идишистом. Все его таланты не избавили, однако, Бирнбаума от тяжелой нужды после того, как он отстал от Герцля и официального сионизма и находился как бы под «херемом». В начале октября я получил от Бирнбаума, еще лично мне незнакомого, письмо, полное отчаяния: он запутался в долгах до того, что ему с семьей грозит разорение и голод, а потому просит меня организовать в Петербурге помощь для него. Письмо меня потрясло, но мне пришлось ответить, что я в таких делах плохой организатор и постараюсь мобилизовать друзей. Тогда пришло новое письмо, смысл которого сводился к тому, что «промедление смерти подобно». Немедленно была собрана некоторая сумма и послана в Черновиц при письме, в котором Бирнбаум приглашался в Петербург для прочтения публичной лекции, что даст нам возможность собрать гораздо большую сумму. Бирнбаум приехал, и мы устроили ему в Литературном обществе вечер, где он прочел лекцию на современную тему. Красивая фигура лектора, его вдохновенное лицо, пафос и необычайная красота его немецкой речи очаровали слушателей. Перед отъездом мы устроили нашему гостю банкет, где вели задушевную беседу и пели еврейские народные песни. Расстались мы с обетом борьбы за национальные права еврейского народа.

Вырвавшись в середине декабря из «клещей города», я на пару недель зарылся в снежных сугробах Финляндии. Тут я наслаждался «отдыхом, приправленным скукою». Неделя, проведенная с женою в пустынной Линке, казалась длинною полярною ночью. Несколько дней мы провели в Гельсингфорсе, затем поехали на Иматру, где знаменитый водопад производил особенно сильное впечатление среди зимних льдов. Повинность отдыха была закончена в Выборге. С этих ледяных полей я отправил старому другу Абрамовичу в Одессу телеграмму с горячим поздравлением по поводу его 75-летия. В поучение дерущимся гебраистам и идишистам,