История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

не обращая внимания на окружающих и не объясняя, куда идёт – в своей обычной манере. Не сомневаясь, что его спутники последуют за ним, а если нет – им же будет хуже. Трикс, который не любил перемещения в пространстве, плёлся за Форином с демонстративно страдающим видом. А настроение Унимо, казалось, невозможно было испортить: он вертел головой и заглядывался на витрины, вывески и фонари, как будто был не уроженцем столицы, а рыбаком с островов, впервые ступившим на большую землю.

Пройдя улицу Морской Славы вверх по холму, на котором располагался Мор-Кахол, Форин остановился, задумчиво разглядывая скромно подсвеченную (что выгодно отличало её от крикливых огней других портовых заведений и свидетельствовало о вкусе и репутации владельца) вывеску трактира «Навион».

– Дождёмся здесь ночного дилижанса, к утру уже будем в Тар-Кахоле, – бросил Форин, толкая тяжёлую дубовую дверь.

Унимо тут же помрачнел: точно так же они с отцом заходили в «Навион» после прибытия на берег из какого-нибудь путешествия; отец бодро сообщал, что сейчас они отдохнут, а завтра утром возьмут экипаж и отправятся к маме. Маленький Нимо, глаза которого обычно слипались, только кивал и засыпал иногда на руках отца, так и не добравшись до просторного чистого номера «Навиона». Но просыпался всегда от первых солнечных лучей на сливочно-белых просторах стен с огромными нарисованными парусниками, от запаха сладкой тирены и булочек с корицей, принесённых отцом для него из буфета и тихонько поставленных на стол.

Отгоняя ненужные воспоминания – даже помотал головой для верности, – Унимо шагнул в приветливый приглушённый свет вечернего трактира.

Внутри пахло специями и чаем – что тоже отличало «Навион» от остальных заведений. Несколько поздних посетителей – в основном шейлиров, ожидающих свои корабли, – потягивали тирену и перечитывали дневные новости. Впрочем, некоторое напряжение ощущалось и здесь: по слишком долгим взглядам на вновь вошедших, по приглушённым разговорам, по обилию газет, забытых на столиках. Форин кивнул своим спутникам на свободные кресла в тёмном углу, а сам отправился к стойке – видимо, договариваться о местах в дилижансе.

– Наш экипаж отправляется в середине ночной вахты, – сообщил Смотритель, возвращаясь к столу, за которым сиротливо приютились его спутники.

Трикс даже не поднял головы, а Унимо устало кивнул.

– У нас есть ещё полтора часа, – констатировал Форин, взглянув на массивные напольные часы с бронзовыми стрелками, нарочито похожие на огромный компас.

Когда подошёл сам хозяин, с редко удающейся тем, кто хочет взять с вас денег, и желательно побольше, но не имеет для этого других средств, кроме вашего расположения, искренней учтивостью без заискивания предложив принести что-нибудь для ночных путешественников, Трикс демонстративно отвернулся, Унимо растерялся, а Форин заказал на всех кувшин горячей тирены и зеленичный пирог.

– Вы думаете, что это возможно? – спросил Унимо, подняв на Смотрителя напряжённый взгляд от идеально бархатной пены в кружке из голубой глины.

– Думаю, что тебе нужно научиться задавать более точные вопросы, тренируясь даже на тех, кто и так поймёт, о чём ты хотел спросить, – наставительно заметил Форин. И, оценив поскрипывающее, как хорошо обтянутый такелаж, молчание Унимо, которому явно было что сказать, добавил: – Я не знаю.

Ум-Тенебри благодарно кивнул. Неожиданно ему почудилось, что воздух вокруг тревожно тонко-тонко звенит, и он почувствовал, что те нелепые слухи о войне и о безумии короля, – возможно, правда. Так иногда бывает, когда смотришь на часовую стрелку, но всё равно пропускаешь тот момент, когда она с неслышным скрипом

сдвигается, обрушивая очередную гранитную плиту времени на голову ничего не подозревающих прохожих – и всё меняется.

Люди вокруг были обеспокоены, и даже непроницаемый хозяин «Навиона», казалось, готов был расспрашивать посетителей о том, что происходит. На прибывших с кораблей бросали взгляд быстрее, чем обычно – как будто ожидали, что вот-вот тяжёлую дверь таверны откроет враг.

Унимо думал о Шестистороннем, и сердце его сжималось от тоскливого предчувствия. «Что это? – в волнении думал он. – Может быть, это я сам схожу с ума? Становлюсь таким, как дядя Лэт, который долгое время, пока не побывал в Доме Радости, считал себя источником неурожая или урожая в предместьях Тар-Кахола, а ещё говорил, что может вызывать дождь, только от старости позабыл, как это делается». Но ответа не было. Форин, разумеется, был непроницаем, как зимняя ночь, и неразговорчив, как говорящий ворон, оказавшийся в клетке.

И тут Унимо вспомнил (не преминув укорить себя за то, что слишком поздно) того, благодаря кому он обрёл надежду и компас для своего первого самостоятельного плавания – о «старике» Гривеле. Достав прихваченные с маяка бумагу, перья и чернила, он стал писать, досадуя на то, что так неловко подбирает слова. Слова благодарности и пожелания удачи, слова о том, что если бы не Гривел и не его доброта, то Унимо пришлось бы тяжело («я наверняка бы не выжил» – написал он, почти не чувствуя укола обострившийся после путешествий в реальнейшем придирчивости к словам). Завершив послание под удивлённым взглядом Трикса, он встал и отнёс его хозяину «Навиона», попросив, чтобы кто-то при случае отнёс письмо в «Морской ёж» и передал Гривелу. Хозяин закивал, заверив, что сделает всё в точности, и категорически отказался от серебряной монеты (одной из тех, оставшихся после обмена колец в Тар-Кахоле), которую протянул было ему Унимо.

Стрелка сдвинулась ещё немного, и можно было уже выходить на площадку отправления дилижансов. К этому времени «Навион» почти опустел, и каждый шаг по каменному полу отдавался в дальних коридорах. Прощаясь, хозяин как-то особенно осмысленно (как показалось встревоженному Унимо) пожелал путникам удачи.

Ночной морской воздух взбодрил и заставил укутаться в плащ. По небу резво бежали дымчатые, словно карликовые лошади Горной стороны, облака, и звёзды любопытно выглядывали из своих тёмных окон. Нимо привычно отыскал Северную звезду, ровное сияние которой всегда разгоняло тени с его души.

Трикс зачем-то прихватил газету, забытую кем-то из шейлиров на столе, и теперь, свернув её наподобие телескопа, смотрел куда-то в сторону моря.

Наконец подали дилижанс – и он тёмной горой заслонил небо перед засуетившимися пассажирами. Лошади, накормленные и напоенные перед долгой дорогой, с готовностью перебирали копытами.

Трикс сразу занял место у окна, а Форин с Унимо сели друг напротив друга.

Дилижанс тронулся, качнулись тени от ярких газовых фонарей в чёрных дорожных костюмах-чехлах, за окном набирал скорость легко угадываемый пейзаж столичного тракта. Многие пассажиры спали, завернувшись в дорожные плащи и полутьму экипажа, безлицые и неподвижные, как тролли в пещерах Горной стороны.

Унимо не мог сомкнуть глаз: его беспокойство, казалось, усиливалось с каждым дюймом утрамбованной под камень земли, щедро отмеряемой колёсами дилижанса. К середине пути тревога стала почти невыносимой, уже положила на плечо свою ледяную руку и тихонько посмеивалась, когда человек,