История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

мудро посмеяться. О том, что нужно очень осторожно присматриваться ко всему, что подаётся как истина. И, наконец, о том, что не нужно бояться.

У тех, кто знал историю жизни лори Голари, и много лет спустя при чтении статьи «Тем, кто не поступил на Факультет Звёзд и Светил», особенно в том месте, где Голари пишет о страхе – так, как врач методично описывает ход своей смертельной болезни, чтобы своими наблюдениями помочь не себе, но тем, кто придёт после, – к горлу невольно подкатывал ком. И «прошу вас, не бойтесь» лори Голари Претоса звучало сквозь века куда убедительнее многих пламенных речей о бесстрашии.

Профессор смотрел на свежераспустившиеся восковые листья шиповника и думал о том, как красиво это сочетание: зелёных кустов, серого камня и моря. А ещё о том, что скоро шиповник раскрасится яркими розовыми соцветиями, которые затем сменятся блестящими коралловыми плодами, а те, в свою очередь и в свой срок, сорвутся с надёжной колючей ветки и упадут в зыбкие солёные волны, чтобы, преодолев немало миль, быть выброшенными на пустынный берег и, если повезёт, прорасти.

Заходить в Башню, подниматься по её древнем ступеням всё выше и выше для того, чтобы упасть вниз, казалось невозможной дикостью. Именно разум не мог смириться с тем, что все бесчисленные миры, ему подвластные, должны исчезнуть вот так, по прихоти слепой материи. Голари даже стал отстранённо размышлять о том, как именно птичники станут заставлять его подняться, если он откажется идти сам. Наверняка у них есть инструкция на этот случай, но Первый советник не слышал, чтобы кто-то из казнённых ранее отказывался подниматься (а по делам Зала Правил и Следствий он одно время изучал отчёты об исполнении приговоров, в том числе и смертных казней при прошлых королях).

Когда с формальностями было покончено, повисла неловкая пауза, и Голари, никогда не любивший создавать людям неудобства, шагнул в сторону Башни. Затем – ещё, зашёл под её прохладные своды и стал медленно подниматься.

– Падение начинается

с высоты,

с чистого разреженного воздуха

на вершине,

где ты

думал, что будет лучше,

с головокружения,

с тошноты,

с удушья, – бормотал Голари под ритм собственных шагов наверх.

Ближе к вершине Башни голос его стал срываться, а ритм – стал ещё более ломким, но он дошёл до конца:

– Падение

начинается там,

где всё остальное

становится

слишком поздно,

как небо в августе,

когда звёзды

падают

густо и часто,

но никак не успеть

загадать настоящего,

окончательного

желания,

и только

думаешь снова:

«К счастью», -

и падение

продолжается,

бесконечно

долго.

Король не спал всю ночь. Он ждал донесения от Малума, который обещал вернуться в Тар-Кахол с новостями как можно скорее. Оланзо закрылся от мира тяжёлыми портьерами и смотрел, как мерцают ночные лампы. Его мысли казались неприятно вязкими – с таким ощущением, когда забываешь что-то важное и тщетно силишься вспомнить. С той только разницей, что король предпочёл бы о своём важном не вспоминать вовсе.

Сколько бы он ни убеждал себя, что это было необходимое и единственно верное решение («Подданные должны знать: так всегда происходит с теми, кто в своей мятежной глупости возносится выше дворца», – вторил автор «Книги правителя стороны Штормов», описывая преимущества публичных казней) – перед глазами стоял образ нелепого Голари, который падает, разбиваясь на кровавые брызги. «Это всё нервы», – твердил себе Оланзо, сердито отодвигая бокал вина, которое всё равно не помогало. Бокал медленно, словно в нерешительности, покачнувшись на изящной ножке, опрокинулся и залил светлую скатерть вишнёвым вином. Король задумчиво смотрел, как пятна стремительно расплываются, словно озёра в весенний паводок, как несколько ярких капель срываются на пол.

Самым мучительным было то, что Оланзо в этот момент хотел только одного – чтобы каким-то чудом казнь не случилась. Чтобы приехал растерянный Малум и сообщил, что Голари удалось бежать, или что горожане узнали тюремную карету и по дороге освободили Первого советника, да хоть что призраки Башни напали на птичников и спасли профессора. Всё, что не может быть правдой. Всё, о чём автор «Книги правителя стороны Штормов» презрительно изрекал: «Едва только правитель ступает на плодородную почву бесплотных мечтаний и сожалений, он проигрывает любому своему подданному».

Малум выглядел скверно – сложно было предположить, что этот человек способен испытывать душевные терзания, но прежде такого выражения лица король у своего помощника никогда не видел. Возможно, сказывалась усталость бессонной ночи в дороге, на время лишившая главного птичника его феноменальной способности прятать свои эмоции. Это даже немного отвлекло Оланзо от собственных мрачных мыслей.

– Всё исполнено, – коротко доложил Малум, едва дождавшись лёгкого кивка Сэйлори, чтобы опуститься в мягкое кресло.

Король заботливо налил птичнику вина и придвинул блюдо с заветренным сыром и белым хлебом. Малум залпом осушил бокал и только потом с удивлением заметил, что бокал короля опрокинут, и тот, при своей болезненной любви к порядку, даже не вызывал слуг, чтобы поменяли скатерть.

Оланзо криво улыбнулся.

– Неужели и ты тоже? – спросил он, пронзительно смотря на птичника.

– Что – тоже? – резко отозвался Малум, пренебрегая той субординацией, которую всегда оставлял даже при общении с Оланзо один на один.

Король не стал уточнять, и они просто сидели в одном на двоих молчании, скрывающем то, чего оба они не желали признавать – что было бы более чем неуместно для тех, кто рассчитывал вот-вот начать войну и кто легко отдавал приказы об арестах и «устранении препятствий».

– Тело нашли? – спросил Оланзо. Ему хотелось подробностей, поскольку иногда точная информация может хотя бы поставить рамки безграничному воображению.

– Нет, – покачал головой Малум, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза, – но сомнений нет. Я и мои люди видели падение. Выжить там невозможно. Завтра с рассветом продолжат поиски.

Оланзо кивнул. Его окатило неумолимым желанием скорее уснуть: отменить все дневные дела и не просыпаться до самого вечера. Но сначала следовало дать ещё одно необходимое распоряжение.

– Отправь роту из гарнизона Норсена арестовать просветителя Люмара. Как можно скорее. И обязательно сообщите им, что просветитель Инанис казнён.

– Вы думаете, они могут оказать сопротивление? – уточнил Малум, тут же взбодрившись, как всегда при получении нового задания.

– Я в этом уверен, – улыбнулся король, наслаждаясь редкой возможностью оказаться прницательнее начальника птичников.

Но королю, как это часто происходило, не удалось воплотить даже скромные планы на отдых: вскоре он проснулся от шума за дверями своей спальни. Приставленный охранять сон Сэйлори слуга отчаянным шёпотом объяснял что-то человеку, которого явно не пугал гнев короля и который не желал сдаваться. Оланзо вздохнул, умылся, выпил горькие остатки чая с мятой, принесённого ему перед сном, и вышел в приёмную. Там он жестом отпустил побледневшего слугу, устроился в кресле и поднял тяжёлый взгляд на своего сына.

Таэлир не ожидал такой лёгкой победы и, как обычно