Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым латиноамериканским практиком и пропагандистом магического реализма был наш полусоотечественник Алехо Карпентьер. Мы и с ним хотели встретиться, но его в Гаване не оказалось, он находился в Париже, и нам объяснили: «У нас остров маленький, двум крупным литературным великанам не уместиться». Другая величина – Николас Гильен, с ним нам встречу устроили, поэт был тронут и озадачен моим признанием, что моя мать читала мне перевод его самых знаменитых стихов «Моя родина кажется сахарной, но сколько горечи в ней…» (перевод Эренбурга) – «Сколько же тебе было лет, когда тебе мать читала мои стихи?» – спросил поэт.
А для Нины Константиновны Бруни мне удалось достать парижский телефон её кузена. Когда она смогла поехать во Францию, то из гостиницы набрала номер, трубку подняли, Нина Константиновна произнесла «Алеша?» и услышала: «Oui». Алехо Карпентьер-и-Бальмонт, племянник Константина Бальмонта, наследственно связанный с русским временем «без божества, без вдохновения» перенес в Новый Свет рассудочное безрассудство, продуманную непонятность – нарушение причинно-следственного рассказа. Сам он провозглашенному им методу не следовал до крайности, в его фундаментальном романе «Век Просвещения» фабуляция сказывается, но в меру – не до полного отрицания «рационалистического мышления»[240]. Отправляясь на Кубу, я с ужасом думал, что я, человек из Москвы, им скажу, если они спросят мое мнение об этой книге, суть которой – тщета революций.
Роман был издан в Гаване с предисловием Фиделя Кастро. Вождь Кубинской революции советовал извлечь из романа уроки и не повторять ошибок прошлого. Ни авангардизма в искусстве, ни постмодернизма в литературе Фидель не страшился, при нем не было спецхрана. В Национальной Библиотеке, прямо напротив от Правительственных зданий, в открытом фонде я дочитывал американские книги о Кубинской революции, какие не успел до конца прочитать возле Кремля в спецхране Ленинки. Но вопросы о действительно контрреволюционном романе я боялся услышать, едва ступив на кубинскую землю. День-другой – никто не спрашивает. Осмелел и у сопровождающей спросил её мнение. «Такая скука!» – сказала Мириам, человек начитанный.
Кубинцы относились с иронией к основоположнику магического реализма. Посмеивались над его испанским с французским акцентом. Заглавие его романа «Потерянные следы» переделали как «Потерянные деньги». Меня удивило предисловие Пристли к английскому переводу романа. Пристли оправдывал, чему всегда сопротивлялся, – умничанье. Зачем оправдывал? Ради старой дружбы? Апологетическая взаимность? Что ж, закон существования в литературе.
«Папа был человек слабый и, как всякий слабый человек, прилагал все силы, чтобы скрыть свою слабость», – таково было заключение врача Сотолонго. Издан альбом фотографий, им сделанных. В альбоме нет той, что доктор показал нам, иллюстрируя, сколько пил. «Ты – пропойца!» – рукой врача начертано на фото, запечатлевшем Хемингуэя в ступоре. Фотография сделана с той же терапевтической целью, ради чего кинокамерой снимали пьяного Аркадия Гайдара.
«За последние годы собрано изрядное количество данных, говорящих о том, что Хемингуэй на самом деле не являлся воплощением образцовой мужественности, каким его некогда считали во всем мире».
Нэнси Р Комли и Роберт Сколз. «Многополовость Хемингуэя. Перечитывая хемингуэевский текст» (1994).
«Хем жил с матадорами», – впервые я услышал об этом от Рассадина, когда в печати не было ни слова. Через редакцию, которой мой друг заведовал в журнале «Юность», проходило множество посетителей, принадлежавших к литературному миру, Стаська невольно от них наслушался. Имени хемингуэевского интимного приятеля он не назвал, возможно, и не знал, сообщил кем-то переданный слух, не долетавший до наших ушей. Имя узнал я много позднее, и оно, среди прочего, послужило указанием на связь между нашим и американским литературными мирами. Связь через Бруклин, оттуда поступали литературные мнения, попадавшие в нашу печать, и воспринимались мнения из Бруклина как мнения всей Америки. Из Бруклина был родом сын российского еврея, единственный американский тореро, он и за бой быков взялся, чтобы скрыть свою сексуальную склонность, которая до поры и до времени не поощрялась и у американцев.
Николюкин, наделенный чутьем изыскателя-архивиста, обнаружил среди книг в Финка-Вихия коллекцию криминально-эротических романов и пришел к выводу: «Мир мужчин». О том же говорят недавно вышедшие воспоминания Арнольда Сэмуэльсона и биографический очерк Пола Хендриксона, та и другая книга описывает сократический круг друзей Хемингуэя, спаянных близкими отношениями. «Гомосексуальные склонности, как показывают наблюдения, проявляются в раннем возрасте» (The Columbia Encyclopedia, 5th Ed. P. 1262).
Родился ли Папа Хем с гомосексуальной склонностью, уже никто не скажет, но мать старалась превратить его в девочку, а это, по мнениям психиатров, верный путь к усилению склонности. У него было четыре одна за другой жены, и когда я спросил у моего друга Васьки, что это были, по его мнению, за женщины, то друг мой, наделенный пониманием людей, особенно слабого пола, ответил: «Он стреляет, и она стреляет». И вот оказалось, действительно нравились ему такие женщины, которые «стреляют», ведут себя по-мужски. На это намекнула и четвертая жена, Мисс Мэри, в мемуарах говоря, что Папа предпочитал её в брюках. Проявился хемингуэевский гомосексуализм в посмертно опубликованном романе «Райские кущи». Сюжет развертывается по мере того, как мужчина предлагает женщине поменяться ролями в интимных отношениях: он станет женщиной, а она мужчиной.
Из нашего издательства роман прислали мне на внутреннюю рецензию, желая получить одобрение на перевод. Было это в те времена, когда за такие склонности у нас сажали. В ту пору Евгения Казимировна Ливанова звонила Брежневу, чтобы выручить из тюрьмы известного кинорежиссера: «Леонид Ильич, это Евгения Казимировна. Вы же добрый человек, отпустите Параджанова». – «Женя, – слышался рык Бориса Николаевича, – что ты беспокоишься о них?». – «Талант должен быть женственным», – объясняла мне Казимировна. Это я читал о Д. Г. Лоуренсе, так думал и Олдингтон, хотя неосторожными словами восстановил против себя «людей лунного света». Прочел я «Райские кущи» и прежде чем давать отрицательный отзыв, звоню в редакцию: как же они думают протащить историю запретной любви? «А мы пол переменим», – отвечают. «Тогда придется роман переписать», – предостерегаю. Но радикальная правка наших, и не то преображавших, редакторов не смущала.
Сейчас мир стоит накануне ещё одной революции, равной отмене рабства, если не радикальнее. Отношения рабов и
