Искры - Михаил Соколов

«Уйдет! Ушел, черт косой», — мысленно выругался он. Но обессиленный зверек юркнул в сторону, к другой стене, и тут в углу его настигла желтая, на длинных белых ногах собака. Заяц пискнул детски резким голосом и затих, Яшка осадил лошадь, спрыгнул с седла и всем телом навалился на свою жёртву. Поймав зайца за ноги, он достал из-за голенища нож, рукояткой ударил по белой мордочке зайца и поднял за ноги.

— Старик! Ушлый был! — улыбаясь, сказал Яшка подъехавшему Андрею.

Из носа, изо рта зайца текла кровь, пятная снег яркими брызгами.

На дороге, в переулке, стояли мужики, слышались голоса:

— В акурат в тупик загнал беднягу.

…Дома Яшку поджидали помещики Френин и Чернопятов. Сидя в гостиной, за ломберным столиком у кафельной печи, они рассеянно переставляли на шахматной доске фигуры, посматривали на большие, в рост человека, часы и то и дело позевывали, прикрывая рты белыми руками.

Френин через каждые пять минут покрикивал:

— Устя! Не видать там Якова Нефедовича?

Горничная Устя в который раз отвечала «нет», и Френин опять продолжал переставлять на доске фигуры.

— Шах, — густым басом произнес тучный, вспотевший Чернопятов и ладонями слегка ударил снизу вверх по своим пышным усам.

— Устя-я! Подай нам, милая, по стаканчику чаю. Да рому налей по рюмочке.

— Шах, я сказал, — повторил Чернопятов.

— Ах, шах? А я и не вижу, — рассеянно сказал Френин, почесав за ухом, и защитил короля ферзем.

— Обменяться хотите?

— А это ваше дело.

Устя принесла чай в фарфоровых чашечках, поставила на столик узкие рюмки и глиняный флакончик с ромом.

— Не видать там Якова Нефедовича? — опять спросил Френин.

— Нет.

— Мат, — тем же голосом произнес Чернопятов и взял свою чашечку.

Френин долго смотрел на доску и думал, потом переставил ферзя на другое поле и отвалился к спинке кресла.

— Ходите, горячий какой!

Чернопятов взглянул на доску и ухмыльнулся:

— Вы что, двумя ферзями играете? Вы же моим ферзем заслонились.

— Разве? — удивился Френин. — Виноват… Но мата я все же не признаю. Сейчас чайку выпью и разберусь… Впрочем, эта игра на меня сон нагоняет, давайте лучше о чем-нибудь поговорим.

Френин выпил две рюмки подряд, запил их чаем и заговорил веселее:

— На политическую тему давайте побеседуем. Я люблю беседовать на политические темы, когда немного выпью.

— Я не люблю вмешиваться в политику, — сказал Чернопятов.

Френин достал черную табакерку палехской работы, взял щепотку табаку и поднес ее к носу.

— А я люблю… Вот, например, Куропаткин поехал на фронт. Как, вы думаете, встретит его Алексеев? Или вот августейший наш… апчхи!.. предоставил право политическим ссыльным поступать в армию рядовыми. Как вы думаете, дураки они или умные, ссыльные эти?

— Не знаю и знать не желаю, какие они, политические. Я знаю, что они должны сидеть.

— Сидеть?.. Хорошо. А как вы думаете: Плеве они не ухлопают, как ухлопали Сипягина?.. Апчхи!.. Короче: к чему мы идем?

Френин спрятал табакерку и сам себе ответил:

— Мы идем к анархии.

Чернопятов рассмеялся.

— Политик! Ай, политик!

— Да-с, к анархии, — убежденно заключил Френин. — Мужик уже точит на вас топор, а вы ухмыляетесь, милейший.

Чернопятов обиделся, полные щеки его вздулись, и он раздраженно сказал:

— Этого еще недоставало слышать от дворянина! Вы начинаете говорить такие вещи… Если мужик точит топор против меня, то этот топор ударит и по вас.

— По мне? Ха-ха-ха! Что ему бить по мне! У меня все давно прожито и пропито. Нет, по мне ему бить не имеет решительно никакого смысла. Из меня он ничего не выбьет. А вот из вас, о, из вас он может многое вышибить!

— А именно?

— А именно? Землю — раз, — сказал Френин, загибая пальцы на левой руке, — свободу — два, власть — три… Ну и хватит ему.

Чернопятов сердито ударил ладонями по своим усам, встал.

— Я… не понимаю, милостивый государь, к чему мы начали этот разговор, — с дрожью в голосе проговорил он. — Мы дворяне, оба землевладельцы, оба чтим и любим монарха…

— Позвольте, позвольте… Я не согласен, решительно не согласен, — перебил Френин. — Мы оба помещики, это правильно, но один из нас крепостник. Мы оба землевладельцы, это тоже правильно, но один из нас слишком богатый, а другой нищий. Мы оба чтим монарха, но… но, черт побери, давайте говорить без дураков. Чего ради мы ввязались в войну с Японией? На кой черт нам нужны маньчжурские бобы, когда у нас хватает пшеницы? Мужик вот-вот начнет жечь наши имения, а рабочие бунтовать на фабриках, а мы воевать вздумали? Мы проиграем эту войну… Да, да! Проиграем потому, что у нас есть такие дураки… как Алексеев и этот самый граф Дурново.

— Осторожнее выражайтесь, — заметил Чернопятов. — Адмирал Алексеев — побочный сын императора Александра Второго.

— Не мешайте мне говорить. Побочный… А знаете, как в народе называют таких побочных?

— Гм… Это разные вещи.

— Это одни вещи. Я хочу сказать, что народ не хочет войны… Вот о чем речь!

— Ничего, его заставят захотеть, — с усмешкой сказал Чернопятов.

— Ну, и заставляйте, а я пить буду. Черти на том свете не балуют этой штукой. — Френин налил себе рому и крикнул — Устя! Хор!..

Дверь гостиной широко распахнулась, и на пороге появился Яшка, румяный, возбужденный.

В комнате повеяло свежим морозным воздухом, запахло степью…

После обеда Яшка пригласил гостей в кабинет, и тут пошел разговор по душам.

Чернопятов стал жаловаться на жизнь и намекнул, что Яшка совсем разорил его. Яшка делал вид, что пьян, и только посмеивался, но мысль его работала трезво, и он в уме отвечал соседу-помещику: «И совсем из имения, при случае, выкурю, не зевай, любезный».

Френин дремал на диване и скорее мурлыкал, чем напевал, то «камаринскую», то «иже херувимы» и все просил Яшку:

— Яков, Яша, пошли за хором! Ну что тебе стоит послать за хором?

— Не могу, сосед. Андрей щиты ставит в поле.

— Щиты… Да провались они вместе с твоим Андреем! Хор немедленно — и все разговоры! — стучал Френин маленьким кулачком по мягкой черной коже дивана. И опять заговорил просительно: — Яков, ну пошли за хором! Ну что тебе стоит послать Андрея? Все равно твои щиты весь снег не задержат.

— Сколько бы ни задержали, но в прошлом году снежок прибавил мне пятьдесят тысяч пудов хлеба.

— Пятьдесят тысяч! — воскликнул Чернопятов. — Ну, вы положительно сведете меня с ума!

— А в этом году я буду еще и удобрять землю, — ухмыляясь, сказал Яшка, — и еще сто тысяч пудов лишнего хлеба соберу. Если, конечно, события не помешают.

— Не помешают, — уверенно заявил Чернопятов.

— Нет, могут помешать, Яков, — отозвался с дивана Френин. — Ты верь мне, старому помещику. Но мы перехитрим мужика. Перехитрим, черт его побери!

Яшка вспомнил, что видел в Югоринске, и заметил:

— Мужика — не знаю, а рабочих нет, не перехитрим.

— Дурак! Надо всех перехитрить! И именно ты должен перехитрить. — Френин встал и начал нюхать табак. — Ты молод, силен и башковит… Ты не имеешь права не защищать себя, меня и всех нас… Апчхи! Одним словом, мы, либеральное дворянство, делаем ставку на тебя, Яков.

Яшка понял: помещики что-то говорили о нем, и осторожно попытался выяснить, в чем дело, но Френин отмахнулся от его вопроса.

— После, потом. Пошли за хором. Сколько раз я буду говорить тебе? Посылай, я хочу этого! — стукнул он кулаком по дивану.

Яшка подумал: «Почему не исполнить каприза старого самодура, если от него, быть может, кое-что зависит в моей карьере?» — и послал лошадей в имение Френина за хором.

3

Почти всю зиму Яшка, как обычно, провел в разъездах. В Москве он заключил с Филипповым сделку на поставку муки, в Лодзи запродал шерсть, в Харькове купил новое оборудование для мельницы и маслобойного завода, в Петербурге заключил выгодную сделку на скаковых лошадей. Войску Донскому сдал третью партию строевых лошадей и заарендовал еще четыре тысячи десятин земли. Делал он все это лично, лишь в редких случаях прибегал к помощи биржевых маклеров и не чуждался ничего, вплоть до того, что за погрузкой лошадей наблюдал сам, спал мало и не во-время и за зиму довольно сильно устал. Но зато к весне у него все было решено и договорено и готово, как всегда, но на этот раз вместе с агрономом он начал полевые работы одновременно на всех участках, а расширение мельницы и маслобойного завода поручил харьковскому подрядчику.

Френин наблюдал за ним и только качал головой. Шла война, русская армия терпела поражения, на бирже появились тревожные признаки неустойчивости в делах, а Яшка будто не замечал этого. Он так же лихорадочно шел все вперед и все расширял хозяйство. Что он еще будет делать и куда пойдет, трудно было представить. Одно предвидел старый помещик: через три-четыре года об этом человеке заговорит если не вся Россия, то все биржи Европы… И Френину отрадно было смотреть на Яшку, своего воспитанника, и хотелось поскорей увидеть его в полном расцвете сил, богатства и влияния в обществе.