Искры - Михаил Соколов

— Молодец, умница вы, Яков, — подбадривал его Френин. — Я горжусь вами. Из нашего одряхлевшего старого дворянства не мог бы вырасти такой герой. А вы… Клянусь, что я еще увижу вас наверху государственной лестницы…

— Спасибо, сосед, — признательным тоном отвечал Яшка старому помещику. — Я с первых дней увидел в вас бескорыстного друга, второго отца, если хотите.

Они сидели в нарядном дорогом кабриолете, и везли их добрые красивые рысаки с тавром Яшки: «Я. 3.». В полуденном мареве дрожала и сливалась с горизонтом неохватимая степь, по ней ходили табуны лошадей и, как снег, белели отары овец, на ней работали сотни, людей и быков, а по лицу Яшки, по его простому костюму и запыленным сапогам и не понять было, что он всему тут хозяин, что это на его имя в банках лежали сотни тысяч рублей, что это он разорял мужиков и обкрадывал помещиков.

И опять Френин говорил ему:

— Решительный вы, Яков, дерзкий и даже вероломный. Но это хорошо. Без этого вы не были бы тем, чем стали, и не будете тем, чем должны быть.

Яшка с нетерпением спросил:

— Да кем же я должен быть? Вы уже не раз говорите мне, а все не договариваете.

— Узнаете, придет время, — уклончиво ответил Френин, лукаво поглядывая на него.

В первой отаре женщины стригли овец. Яшка задержался возле чернявой девки в ярком сарафане, мягко попенял ей:

— Здорово захватываешь, красавица. Овцу не бреют, а стригут.

— Да нам, барин, ваш Андрей говорил вчера: мол, подчистую надо, — оправдывалась работница.

— А ты слушай меня, барыня разноцветная… Гляди сюда! — Яшка присел возле овцы и, взяв ножницы, показал, как надо снимать шерсть. — Небось мужика за мое по. чтение острижешь?

— У меня еще нет его, — смущенно ответила девка.

— Нет? Вот дурная! Какая ж она жизнь без мужика? Скушно, и обласкать некого.

Девка смущалась, женщины отвечали хозяину шутками. Потом Яшка подошел к девке в домотканном сарафане, поденщице, некоторое время смотрел на ее работу молча. Девка стригла медленно, да и ножницы у нее были неисправные.

— А ну, дай сюда ножницы, — сказал Яшка и, чикнув ими несколько раз, строго сказал старшему чабану: — Если ты людям еще раз дашь такие ножницы, доведется ими твою голову постричь. Понятно?

— Понятно, Яков Нефедович.

А когда отошли от отары, Яшка угостил чабана папиросой и, глянув на сидевшую возле овцы девку в домотканном сарафане, спросил:

— Она давно работает?

— Два дня.

— Ну, и через двадцать два дня будет такое же… Возьми другую. Нам некогда ждать, пока она научится держать в руках ножницы.

Френин сказал Яшке, когда они прощались:

— Вы артист, любую роль может сыграть… Неужели можно расположить к себе батраков этим напускным демократизмом?

Домой Яшка возвращался один, пешком. Солнце шло к горизонту и, огромное, красное, как бы повисало в воздухе и заливало степь огнистым. туманом заката. От этого одежда на Яшке, и трава, и дорога окрасились ослепительным розовым светом и, казалось, вот-вот вспыхнут пламенем.

Солнце подошло к кромке земли и медленно стало опускаться за горизонт. Розоватый туман исчез. И тогда над степью, над свежевспаханными полями, над бархатистыми зелеными пастбищами спустилась синяя дымка вечера, и в ней, темные, угрюмые, задрожали курганы. С полей к поросшим деревьями балкам устало слетались отяжелевшие грачи.

Яшка шел по дороге. В ряд с дорогой юлил неглубокий овражек. По обочинам его зеленела трава, желтели одуванчики, на дне, по высушенной солнцем, рассыпчатой земле ползали жуки и красные козявки. Недалеко, часто взмахивая крыльями, над овражком парил кобчик. Вот он, хищно изогнувшись, упал на землю, но тотчас взлетел и повис в воздухе, шевеля крыльями. Яшка свистнул и спрыгнул в овражек. Там, на отвесной боковине его, вцепившись в землю, притаился крот. Услышав шум, он торопливо стал карабкаться вверх, но земля под его лапками осыпалась, и он не мог подняться. Яшка тронул его рукоятью плетки, но крот не упал, а вцепился в рукоять острыми, желтыми зубами…

— О, да ты сердитый, оказывается! — усмехнулся Яшка и, сковырнув крота на дно овражка, хотел поймать его, но зверек укусил его за палец. — Зверь, я жизнь тебе спас! — крикнул Яшка и хотел ударить его ногой, да раздумал, схватил за шею и поднял кверху.

Зверек вздрагивал в его руках, показывал зубы, а-.Яшка деловито рассматривав его пепельно-серый пушистый мех и гладил его жесткой ладонью. Наконец он опустил крота на землю и сказал наставительно:

— Иди и лезь в землю, а то здесь тебя быстро слопают.

Крот исчез в траве, она зашевелилась и расступилась перед ним, а потом сомкнулась и замерла.

Яшка постоял немного, посмотрел на траву, на овражек.

Смешной казалась ему злость этого маленького зверька: «Слепой, такой крошечный, а сердитый. Тоже жить хочет. Что же говорить о человеке?» — подумал он.

Над степью опускался вечер. В сумерках его зажигались огни. Далеко-далеко густо лаяли сторожевые собаки, слышалось блеяние овец, ржание лошадей.

Степь дышала весенней прохладой, отовсюду шли сладостные запахи трав и цветов, и от них еще легче и мягче становился воздух и, как вино, лился в грудь и наполнял ее бодрящими хмельными соками.

Яшка оглянулся. Никого не было вокруг. Один он стоял среди этой необъятной степи, да огни костров светились на горизонте. Яшка думал: ну, вот он и достиг богатства. Нет ему равных в округе. А ведь только шесть лет прошло, как он приехал сюда на пустое место. Кто и где добивался такого в шесть лет? Мало таких. А ему не было еще и тридцати… И Яшка вздохнул. Нет, не радовало его богатство. Жизнь его, молодая, полная сил и рвения, попрежнему оставалась одинокой и пустой, а душа все больше наполнялась мучительным томлением и грустью. Знал он: не прельщает Оксану его богатство, не разделяет она его, Яшкиной, радости и захочет ли еще разделить с ним свою жизнь? На рождестве он договорился с Ульяной Владимировной о помолвке с Оксаной, но Оксана и не отклонила, и не приняла его предложения и продолжала учительствовать в Александровске. Она даже согласилась переехать в роскошно отделанную и обставленную на его деньги квартиру, однако решительно настояла на том, чтобы свадьба была отложена на год. Почему?

Впереди показался курган. Яшка медленно взошел на него, сумрачным взглядом уставился вдаль.

На кургане мягко шелестел ковыль, в темной степи дрожали и светились костры — далекие, теплые огни жизни…

Домой Яшка пришел невеселый. Он не стал обедать, не захотел разговарить[6] с Андреем, отказался ехать к окружному атаману, куда был приглашен на вечер. Затворившись в кабинете, он выпил за столом бутылку вина, открыл вторую, но он не любил и не умел пить и, отодвинув бутылку, сел в глубокое кресло и задумался. Ничто его сейчас не интересовало, и сама жизнь его казалась ему сейчас бессмысленной. Из нее вдруг исчезло все, что влекло его, что вселяло в него бодрость, уверенность, силу. До сих пор он верил, что живет во имя своего счастья, видел его наяву и почти осязал. Сегодня он понял, что счастья у него нет.

И Яшка впервые спросил себя: что же такое счастье? Какое оно в конце концов, если и ум, и красота не оно: сила, положение в обществе, слава — тоже не оно; деньги, богатство — тоже не оно, это неуловимое, непонятное и неподатливое счастье?

— Все — не оно! Все, даже деньги, даже богатство! — с отчаянием воскликнул Яшка и, встав, расстегнул пиджак.

В гостиной послышались легкие шаги, и в кабинет вошла Ветрова. Вошла радостная, изящная, в дорогом платье и изумленно остановилась на пороге, глядя то на Яшку, всклокоченного, запыленного, грязного, то на бутылки.

— Что… с вами, Яков? — подавив смущение, спросила она, и на красивом лице ее отразился испуг.

Яшка посмотрел на нее через плечо. В глазах у него мутилось, предметы кружились по кабинету друг за другом и пол шатался.

— Садитесь, — бросил он хмуро.

— А вы тем временем приведете себя в порядок? — спросила Ветрова.

— Нет, я не могу… привести себя в порядок, — с трудом проговорил Яшка, продолжая стоять спиной к гостье.

— Потому, что вы пьяны?

Ветрова улыбнулась, покачала головой и, взяв из портсигара на столике папиросу, закурила и села в кресло.

Яшка повернул к ней красивое, злое лицо и тупо смотрел то на нее, то на папиросу. Он знал, зачем она приехала, и ему хотелось шагнуть к ней и вышвырнуть ее вон вместе с папиросой и с креслом, но она была дочерью Френина, и он с нескрываемой досадой спросил:

— Чем имею… честь быть полезен в такой… поздний час?

— Пойди приведи себя прежде всего в порядок и прикажи горничной убрать эти бутылки, — спокойно сказала Ветрова.

Яшка терял терпение. Шагнув к столу, он взял бутылку, налил бокал вина и выпил.