Искры - Михаил Соколов

Чургину не хотелось продолжать принявший такой оборот разговор. Но он не мог оставить без ответа слова Стародуба.

— Вы не правы, Николай Емельяныч, — мягко заметил он. — Жить только для себя — это слишком мало для человека. И как бы вы ни хотели, а вне общественной жизни вы пребывать не сможете. Впрочем, одно то, что вы читаете газеты, говорит против ваших слов.

Стародуб набил трубку табаком и, пыхнув сладковатым дымом, тихо сказал:

— Не согласен я с вами в одном единственном, Илья Гаврилович: вы работаете штейгером, тогда как вам надо быть политическим деятелем. И не верю я, что вы только штейгер и только слышали о демонстрации… Ну, бог с вами. Идите занимайтесь своими делами, я вмешиваться не буду. Но если когда-нибудь угля не будет, я вмешаюсь, честно говорю.

Чургин встал, расправил плечи и спокойно ответил:

— Вы торопитесь предупредить события, Николай Емельяныч. Но вы правы: может случиться, что угля некоторое время у нас не будет. Однако это сущая мелочь. Может случиться, что у нас не будет большего: старой России. Кто там сделает это — мы с вами не знаем. Думаю, что шахтеры не будут стоять в стороне. В этом случае я не рекомендую вам «вмешиваться», Николай Емельяныч. Вы человек умный и понимаете, что повернуть колесо истории вспять нельзя, бессмысленно. Оно может раздавить вас, а этого, по совести говоря, я бы не хотел… Желаю всех благ, — поклонился он и пошел, медлительный, тяжелый, и пол заскрипел под его ногами.

Стародуб положил трубку на стол, отвалился к спинке резного кресла и задумался. Да, может случиться, что угля некоторое время не будет. Ну, а если прежней России не станет, тогда что? «А быть может, это будет и лучше — новая демократическая Россия?» — впервые спросил себя Стародуб.

3

По пути домой Чургин зашел к доктору Симелову. Доктор только что вернулся из Харькова, куда ездил, чтобы пригласить знакомых адвокатов для защиты Луки Матвеича. Он встретил Чургина с радостью, дружески обнял его.

— Слыхал, слыхал, дорогой Илья! Такой демонстрации, силищи такой не видели здесь никогда… Поздравляю.

— Было бы еще внушительнее, если бы кое-кто не ставил палки в колеса. От трех шахт не пришло ни одного человека. Там было объявлено, что демонстрация отменена ввиду опасности расстрела ее, — в городе, мол, много войска.

— Вероятно, Загородный струсил, рулевой меньшинства?

— Загородный и какой-то из Петербурга тут воду мутят.

— Ай-я-яй! Ну, а у нас тоже делается черт знает что. Правда, наш съезд высказался против слияния с «Союзом освобождения», но некоторые земцы явно хотят породниться с Петром Струве.

— Петрункевич или Струве, не все ли равно? В стране вот-вот вспыхнет революция, а вы, земцы, все еще выступаете с верноподданническими адресами. Право же, между вами и «освобожденцами» нет существенной разницы.

— Ну, это — ты перегнул. Наоборот, мы все больше будем расходиться с ними. Мы ближе к вам, они — к самодержавию.

— Вы — это ты и либерально настроенные буржуа и помещики. В такой компании я не хотел бы видеть тебя…

— А я рассчитывал на вашу поддержку.

— Мы поддерживаем вас, но когда же вы заговорите более решительным языком?

— Но ведь Петрункевича и других земцев выслали не за робкие речи! Ведь самодержавие душит нас не меньше, чем вас! — воскликнул Симелов.

— Положим, меньше… Ну, расскажи, что предсказывают Луке твои юристы?

Ничего утешительного Симелов сообщить не мог. По словам харьковских адвокатов, Луке Матвеичу угрожала по меньшей мере высылка.

От Симелова Чургин вышел расстроенный.

На бульваре ему встретилась Оксана. Спрятав руки в муфту, она шла быстро, прямо держа голову, а увидев Чургина, остановилась.

— Вот не ожидала!.. А я хотела к вам идти, да замерзла — страсть. Проводи меня, Илюша: мне надо поговорить с тобой.

Чургин взял ее под руку:

— Интересное что-нибудь? Рассказывай.

— Ты знаешь инженера Рюмина из Югоринска?

Чургин незаметно оглянулся, ответил:

— Знаю. А что?

Оксана замялась, но продолжала:

— Как ты его находишь? Он объяснился мне.

— Гм… Это действительно интересно, — усмехнулся Чургин. — Серьезно объяснился?

— Совершенно серьезно. Я ему ничего не ответила, но одного моего слова было бы достаточно, чтобы он тут же сделал мне предложение.

— А ну, давай посидим немного, вот лавочка свободная, — весело предложил Чургин, но Оксана отказалась.

— Я совсем окоченела, — сказала она. — Пойдем ко мне. Кстати, я теперь живу на новой квартире.

Оксана снимала две меблированные комнаты недалеко от центра города, с телефоном, с электрическим освещением. Чургин мельком взглянул на белоснежную горничную, вошел в просторную гостиную и остановился, осматривая роскошную обстановку: небольшой круглый стол под голубой бархатной скатертью, мягкие кресла, дорогие картины на стенах, рояль, большие часы, книжный шкаф, столик с большой фарфоровой вазой, голубой ковер на полу «Последние деньги тратит ведь на это… Эх, Оксана, Оксана!» — с горечью подумал он и насмешливо произнес:

— Райский уголок. И сколько тебе это стоит?

— Мама это и дядя стараются, — небрежно бросила Оксана и торопливо вышла.

— Добрый у тебя дядя, — сказал Чургин, думая: «А не Яков ли это старается? Дал денег Ульяне Владимировне, а сам до поры до времени остался в стороне».

Он встал, подошел к книжному шкафу. Там, за толстым стеклом, вделанным в медные фигурные переплеты, блестя позолотой корешков, стояли тома энциклопедии Брокгауза, Врем, Шекспир, Толстой, Вольтер, Пушкин, Дидро… Чургин даже не прикоснулся ни к одной из книг и, подойдя к открытому роялю, легко ударил по басовым клавишам. Низкий звон струн тяжко пошел по гостиной и слился с боем часов.

Чургин вернулся к креслу, сел в него и закурил. Досадно ему было и на Оксану, и на себя. Ну какая, в самом деле из этой избалованной роскошью, привыкшей к легкой жизни Оксаны может выйти революционерка? А он еще думал приобщить ее к подпольной работе.

Через несколько минут Оксана вбежала в гостиную и бойко сказала:

— Скучаешь? Сейчас чайком согреемся.

Она была одета в темнозеленое шерстяное платье, с крахмальным воротничком, лицо ее горело румянцем. Тонкая, подвижная и легкая, она скорее порхала по комнате, чем ходила, и Чургин не мог не обратить внимания на ее красоту. Оксана, казалось, сама хотела подчеркнуть: «Смотри, не правда ли, я изящная?»

— Ты когда-нибудь будешь стареть? — спросил Чургин.

— С ума ты сошел? Да мне еще нет и двадцати пяти, — рассмеялась Оксана.

— А-а… Можно подумать, что тебе нет и семнадцати.

Оксана не поняла его мысли и сочла это за комплимент.

Вскоре горничная принесла чай, варенье, торт. Оксана положила Чургину на тарелочку торта, налила чаю в маленькую фарфоровую чашечку и тогда лишь спросила, будто только сейчас поняла его слова:

— Ты хотел сказать, что во мне еще много девического?

— Детского.

— Я положу тебе малины, хочешь? Это от простуды помогает. Я очень озябла и хочу пить с малиной.

— Я, когда озябну, предпочитаю другое питье. Впрочем, положи.

— Тогда я дам тебе вина. Хочешь? — спросила Оксана и позвала горничную, но потом вскочила с места и убежала из комнаты. Через минуту она вернулась с бутылкой мадеры в руках.

Некоторое время пили чай молча. Оксане не терпелось узнать мнение Чургина о предложении Рюмина, и она ждала его вопросов.

— Я хотел бы серьезно поговорить с тобой… — начал Чургин.

— Давай поговорим, — с готовностью подхватила Оксана, но Чургин неожиданно для нее сказал:

— …Об этом новоиспеченном помещике. Нельзя ведь любить двоих.

— Ах, ты вон о чем, — разочарованно проговорила Оксана, стараясь уклониться от неприятного разговора. — В другой раз об этом…

Чургин поставил свою чашечку на стол, пригладил небольшие усы и, поднявшись с кресла, сказал:

— В другой раз, милая, я, кажется, к тебе не зайду. Не хотел бы быть обязанным твоему новочеркасскому окружению, генералам или помещикам всяким, — жестко добавил он.

— Илья, ну что это за речи такие? И причем здесь Яков?

— А при том, что мне кажется, это его рук дело — вся эта роскошь. Только выполнено все это руками Ульяны Владимировны.

— Не может этого быть! Мама не позволит, — неуверенно возразила Оксана.

Чургин медленно прошелся по ковру. Он мог бы уничтожить Оксану одной-двумя фразами, но что изменится от этого? «Ничего. Бросится в объятия Яшки демонстративно», — подумал он. Подойдя к ней, он обнял ее за плечи и медленно повел в глубину гостиной.

Они сели на тахту и долго сидели молча.

— Побеседуем откровенно, милая, — сказал наконец Чургин. — Говори все, что у тебя есть на душе.