На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж! - Ульяна Подавалова-Петухова

разу для меня самой. Я хочу… поцеловать тебя всего один-единственный раз, и не хочу, чтоб кто-то еще узнал об этом поцелуе. Я хочу, чтоб он… был только моим.

В этом полумраке, где всё освещение состояло из подсвеченной огромной фотографии на стене, они стояли близко друг к другу, на расстоянии дыхания, но Инне всё равно казалось, что именно в эту секунду между ними лежала пропасть, и ей во что бы то ни стало нужно преодолеть ее. Голову туманил выпитый алкоголь, но сколько еще выпить, чтоб завтра ничего не вспомнить? Чтоб можно было сослаться на пьяную голову и прочее?

Она сделала еще один шаг к нему, и тут он отвел глаза. О каком поцелуе она говорит? Зачем он ей, тем более именно сегодня? Больше всего на свете ему хотелось бросить всё и уйти. Но что-то его удерживало подле этой заплаканной девушки. Держало, как она, за рукав и… за душу. Он сглотнул, пытаясь проглотить ком, подкатывающий к горлу.

Инна видела, как двигается его кадык. Осторожно, словно он действительно мог испариться, исчезнуть, она завела его во мрак под лестницей. Не в силах сопротивляться, Вадим послушно отступал, пока не наткнулся руками на уровне поясницы не то на полку, не то на приступок шириной в ладонь.

Девушка отпустила рукав и посмотрела куда-то в сторону. Романов видел ее профиль, так как скупой свет падал ей в спину. Видел, как дрожала прядка волос у лица. Это была та самая непослушная прядка, с которой ему постоянно приходилось отдельно возиться. У нее словно была своя жизнь и свои принципы, и по общим канонам ей жить не хотелось. Инна подцепила ее пальцами и заправила за ухо, потом посмотрела на мужа. Хотя, что она могла рассмотреть?

— Я… я завтра буду помнить всё. Всё, что случится сейчас. Буду помнить, и даже если скажу, что была пьяна, не верь мне, — сказала она полушепотом. Ее горячее дыхание касалось его груди в вырезе рубашки, и от этого было тепло и щекотно. — Я могу говорить, что всё, что произошло, лишь мои пьяные фантазии, не более. Не верь мне. Я могу солгать, чтоб только ты… не догадался.

«Я буду лгать. Я буду говорить неправду. Я буду настаивать, что была пьяна. Я ни за что не признаюсь в том, как ты мне нужен! Как важен для меня! Как мне жаль твои драгоценные руки! Как я хотела бы, чтоб ты осуществил свои мечты! Мне ничего для этого не жаль. Я всё отдам! Всё, что не попросишь! Я… я так мечтала тебя увидеть, познакомиться с тобой, но сейчас… сейчас я предпочла бы выйти замуж за нелюбимого человека и прожить с ним всю жизнь, лишь бы только ты… лишь бы у тебя всё получилось! Вот насколько ты мне дорог!»—всё это готово было слететь с губ, но Инна молчала, давясь слезами.

Она положила руки ему на плечи, прижалась всем телом. Ее холодная щека коснулась его шеи, и он тут же покрылся гусиной кожей и замер. Инна провела рукой по его лицу, словно изучала, словно пыталась увидеть его пальцами, ведь Вадим стоял глубоко в тени, и она не видела его. А он стоял, вытянув руки по швам, абсолютно уверенный в том, что ни за что ее не обнимет.

Но тут палец с острым ноготком скользнул по его губам. Горячее дыхание девушки стало еще ближе и еще горячей. Он чувствовал, как учащенно бьется ее сердце, как ее грудь упирается в него, как тонкая рука обвивается вокруг шеи, а пальцы зарываются в волосах на затылке. Ее приоткрытые губы коснулись его холодных губ, обожгли поцелуем, неумелым, неловким и таким настоящим, и тетива, натянутая внутри Вадима лопнула. Он больше не был собой. Он больше не мог ни контролировать себя, ни притворяться.

Руки притянули ее к себе, словно она была далеко, а губы ответили на этот робкий поцелуй. Инна не оттолкнула его, наоборот, тесней прижалась, так что он чувствовал, как бьется пульс под ее кожей. Он напирал, а она отступала, тогда он, подхватив ее, развернулся спиной к свету и прижал к стене, посадив на тот самый приступок или полку. Вот теперь Инна была полностью в его власти. И Вадим это чувствовал и понимал.

У нее были соленые от слез щеки и шея, но сейчас, сегодня, этот привкус соли на языке разжигал в груди огонь, который, словно, пожирал Романова изнутри. Нет, ни скованности, ни неловкости он не чувствовал. Какая неловкость, если она принадлежит ему! Вся целиком! Даже в паспорте штамп стоит, свидетельствующий об этом! Да и Инна не сопротивлялась. Ее пальцы скользили по его спине под рубашкой, спотыкаясь о шрамы, но почему-то он не одергивал этой руки, гладящей по тонким полоскам. А вторая так царапала затылок, что у Вадима подкашивались ноги в коленях. Черт, да что же с ним такое?

Он целовал ее так, что у него в глазах темнело от недостатка воздуха. Он боялся ее отпустить от себя хотя бы на миллиметр, понимая, что она может и не вернуться в его объятья. Возможно, у него есть только сегодня, и другого раза не будет, когда она такая настоящая и вся-вся принадлежит ему. Одна рука гладила шею и ямку за ухом, а вторая беспардонно шарила по телу, нагло залезая под тонкую ткань юбки и блузки, и прохладный шелк кожи лишал мужчину рассудка.

Вадим совсем забыл, где они находятся. Забыл, что в любую секунду их могут застукать, и как неловко они будут чувствовать себя в таком случае. Да пусть хоть весь мир летит к черту! Он хочет эту женщину, и он получит ее здесь и сейчас, остальное… Да плевать с высокой колокольни на остальное! Завтра будет завтра! И о том, что он будет чувствовать завтра, подумает тоже завтра!

Одной рукой стилист быстро расправился с верхними пуговицами на блузке. Девушка дышала горячо и часто. Замычала, когда он впился губами ей в шею, и сильней прижала его голову к своей груди...

И вероятно, что всё бы получилось там же под лестницей, если бы кто-то с чудовищным топотом не сбежал по ступенькам.

У Инны словно стоп-кран сработал. Она вскинула глаза на Вадима и в следующую секунду оттолкнула