Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

верстах от железной дороги, и зимой туда можно добраться только на лошадях. В присутствии солдатских и рабочих депутатов Керенский напускает на себя внешнюю грубость, а наедине с царской четой он почтителен и даже их титулует.

5/18 августа. Все еще нет известий о прибытии в Тобольск. Очень грустно. Плачу, перечитывая последние дорогие письма. Была сегодня утром в саду, где встретила несколько человек офицеров. Все они страшно возмущены и открыто говорили о реставрации в лице Алексея Николаевича. Я им посоветовала быть осторожными в речах.

7/20 августа. Газеты сообщают о благополучном прибытии в Тобольск в субботу. Какая это должна быть ужасная дыра! Только бы они там были в безопасности.

8/21 августа. Попросила к себе доброго старого батюшку[1355], у которого хочу говеть. Он мне прочитал выдержки из своего дневника[1356], где он описывает свои посещения наших узников, это меня очень растрогало. Долго говорила с Изой. Сколько за последнее время накопилось в их жизни горького и сколько лишений! Государь все переносил с ангельской кротостью святого, а маленький великий князь как-то раз спросил: «Если папа не будет царем, можно ли мне служить в гвардии?» Когда ему сказали, что это сомнительно, он прибавил: «Чем же я тогда буду? Не желаю я гулять по Англии с котелком». Никакого тщеславия.

9/22 августа. Была у обедни с Изой; хотим завтра причащаться в Федоровском соборе. Вера Орбелиани вернулась из Крыма и была у меня. Она мне рассказала много грустного. Императрица Мария Федоровна много натерпелась от «собачьего» (как его называют) комитета. Керенский ничего не сделал, не посмел сделать, как я думаю. Они там сильно стеснены в средствах.

10/23 августа. Все идет очень плохо: официально объявлен голод, боюсь, как бы он не захватил и Финляндию. У меня была Мая Плаутина, говорила, что разорена в круг, так как жила доходами с имений. В Москве начинаются заседания особого совещания[1357] и продлятся до 16-го. Надо ждать, чем оно кончится.

11/24 августа. Сегодня началось московское совещание, очень страшно. Соглашение не получится, так как обнаруживаются два враждебных и непримиримых течения. Компромисс невозможен. Значит, предвидится гражданская война, а в конце, быть может, диктатура Корнилова. Как такой выход ни ужасен, он все же, по-моему, лучше, чем остальное. Чернов революционизировал всю Россию, Керенский революционизировал армию; дальше идти в этом направлении, я полагаю, невозможно. Монархическая партия приобретает все более влияния, но это может привести к кровопролитной борьбе.

12/25 августа. У меня мало доверия к такту и осторожности монархической партии. В Киеве несколько офицеров вошли во время обедни в церковь и заставили священника поминать государя Алексея Николаевича. К чему такое ребячество? Оно может только раздражить и возбудить страсти. Это, мне кажется, недостаточно серьезно; не чувствуется ни сплоченности, ни согласия. Положение отчаянное. Идет разложение России, все области, входящие в состав империи, начинают от нее отделяться. Украинское движение мне кажется очень угрожающим.

13/26 августа. Видела за обедней Марию Павловну (младшую), которая объявила мне о своей помолвке с Путятиным. Она очень счастлива, по-видимому. У меня был Сергей Борисович Мещерский с сестрой Огаревой и Бухмейер [Ф. Ф. Бухмейер, зубцовский (Тверская губ.) уездный предводитель дворянства]. Они утверждали, что мы получим выкуп за отнятые у нас имения. Это будут лишь клочки бумаги, но все же они могут иметь значение. Бедный Бюнтинг [последний тверской губернатор] погиб мученической смертью героя. Он находился в отпуску, когда узнал, что государя задержали в Бологом, и поспешил вернуться в Тверь. Ему было ясно, что его ожидает, и он стал готовиться к смерти, — попросил викарного архиерея прийти к нему со св. дарами, тот отказался по трусости! Тогда он исповедовался по телефону, а затем отдал себя в руки убийц, которые его зверски замучили. Вечером был Деревенько, дала ему письмо к императрице.

14/27 августа. Нахожу речь Керенского очень красноречивой и патетической, но она скорее может подействовать на нервы, чем на волю. Интересно будет узнать сегодняшние ответные речи. Иза Буксгевден едет в Петроград и до операции будет жить со своей старой англичанкой[1358], а затем поедет вместе с нею в Тобольск. Я бы тоже туда поехала, если бы мое самочувствие было лучше.

Приложение II

Е. А. Нарышкина

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЖИЗНИ АЛЕКСАНДРА II И НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА III

[Глава VIII]

<…> некоторых вопросов, mais une vieille belle-soeur[1359] (как она себя называла) имеет право все сказать. При тогдашнем настроении Государя это письмо его рассердило, и он с резкостью на него отозвался. Теперь же, под влиянием святого чувства, овладевшего им, он хотел заставить изменить могущее остаться тяжелое впечатление и поехал объясниться с нею[1360]. Сам он сказал великой княгине, что уверен в ее дружбе и ее наилучших желаниях к нему и его семье, что с этой стороны он смотрит на ее письмо и благодарит ее за ее участие. Потом, переходя на другую тему, долго говорил о себе, о чувстве долга, побудившем его к вступлению в брак с княжной, и о неотложной необходимости, которой всем представлялось упрочить ее положение, ввиду всех возможных случайностей, наконец, и об этих случайностях и смертной постоянной опасности, и все это говорил, изливая свою душу, без боязни и без ропота, с чувством истинного христианина и благородного человека, и с любовью ко всем. Когда он вышел, великая княгиня не могла удержать своих рыданий, приговаривая своим приближенным: «Nein, der Mensch ist zu gut, er wird nicht auf du Erde bleiben»[1361]. («Все это я слышала от великой княгини самой».) Александра Иосифовна обладала особой чуткостью, посредством которой она постигала инстинктивно многое, что не было плодом культуры или мышления, так как ум ее был мало доступен анализу, и образование ее было поверхностно. С тех пор, как она была потрясена сильным горем, религиозное направление овладело душой ее, и она бывала удивительно близка духовному миру, по силе и непосредственности своей веры. Ее первое и большое горе было — смерть ее возлюбленного младшего сына Вячеслава Константиновича, подававшего блестящие надежды и умершего 17 лет от роду[1362]; отчуждение от нее великого князя Константина Николаевича, обожавшего ее вначале, а в то время жившего открыто с танцовщицей Кузнецовой, и поступок и позор ее первенца Николая Константиновича. (По этому поводу она сказала мне однажды: «Ma chère, vous connaissez douleurs et vous savez combien j’ai pleuré mon cher Вячеслав, mais j’ai eprouvé qu’il est plus