Жизнь волшебника - Александр Гордеев

всюду пройдёт насквозь, а кулаком в сухой облегающей рукавице собьёт или переломит любую

горящую балку. Его сердце колотится вразнос, а резкий тревожный рев сирены, ещё несколько раз

включаемый Арсеньевичем для предупреждения встречных и обгоняемых машин, едва не

выдёргивает это сердце наружу. У новичка мелькает подозрение: не слишком ли он смешон в

своём состоянии? Но так же напряжён и Митя, сжимающий под мышкой скрученный в бухту сухой

212

рукав с присоединенным стволом, который, как ясно помнится из наставлений Каргинского,

называется рукавом первой помощи. В некотором напряжении находится даже внешне спокойный

Арсеньевич. Про Каргинского же лучше смолчать. Звук сирены будит в каждом пожарном что-то

вроде того, что, по описанию классиков, будил охотничий рог в охотничьих собаках. Роману

кажется, будто вся его спокойно текущая жизнь оборвалась, подскочив куда-то выше, и

продолжается теперь на иной, более горячей яростной параллели.

– Скажи хоть, что тушить-то едем? Куда поворачивать? – спрашивает Арсеньевич перед быстро

приближающимся перекрёстком.

– Возгорание склада опилок у ТЭЦ! – отчеканивает начальник.

– Ну-у, – разочарованно произносит Арсеньевич и после перекрёстка, кажется, уже спешит не

так, как раньше. – Вот уж там-то мы повозимся…

– Главное – быстро локализовать очаг пожара, – решительно заявляет Каргинский.

– Ну а как же иначе? Это само собой, – иронично соглашается Арсеньевич.

Этот их краткий разговор успокаивает Романа, а больше всего почему-то слово «локализовать»:

все-таки, как ни говори, рядом опытные, бывалые люди.

Машину встречает начальник цеха – высокий, худощавый и седой. Он вовсе не напуган, как

можно было ожидать, а лишь озабочен. Не успевает он и рта раскрыть, как вылетевший из кабины

Каргинский расспрашивает его сам.

Горят опилки под широким шиферным навесом, называемым складом. Вчера под его сводами у

электромоторов работали сварщики и, видимо, обронили искры. Тлеющий огонь незаметно ушёл в

самый низ этой необъятной деревянной горы к транспортеру, который теперь уже заклинен

перегоревшей балкой.

Каргинский распоряжается поставить машину у специально предусмотренного здесь бассейна:

при таком пожаре воды предстоит перекачать целое море. Наготове уже два бульдозера, которые,

повинуясь жестам неистового пожарного, тут же с достоинством начинают наступление на опилки,

чтобы обнажить тот очаг пожара, который предстоит «локализовать». Неожиданно опилки перед

носом первого же трактора проваливаются, трактор резко стопорит ход, едва не завалившись в это

раскрывшееся огненное жерло, а потом благополучно спячивается. Хлестать воду в эту дыру нет

смысла: основной огонь, расходящийся по транспортеру, далеко внизу. Горящие опилки обычно

расталкиваются на свободное пространство, где их легче пролить водой. Зарывать тлеющий огонь

в новой куче недопустимо: так можно тушить бесконечно. Митя Ельников и Роман работают со

стволом. Роман, как подручный стволового, помогает Мите подтягивать и расправлять рукав.

Митя разочарован тем, что поработать с усердием и удовольствием здесь не получится.

– Не было пожара, и этот не пожар, – даже чуть виновато говорит он, передавая ствол новичку.

– Разве это пожар? Так себе – «выезд».

Теперь Роман продвигается дальше, туда, где дым гуще и минутами, при перемене слабого

ветерка, нельзя ни смотреть, ни дышать. Дым лениво обволакивает, глушит, усердно и старательно

выедает глаза. Тогда приходится опускаться на колени и, кланяясь ему, дышать около самой

поверхности, где тонким слоем остаётся чистый воздух.

Через полчаса около Мити и Романа появляется Прокопий Андреевич в какой-то особенно

нарядной форме, видимо, специально надетой по случаю пожара. Потоптавшись и посмотрев на

работу подчиненных, он уходит без всяких слов. Сразу же после него подлетает Каргинский – в

опилках и в саже с головы до ног. Только что, проверяя, нельзя ли подобраться к огню снизу, под

лентой транспортера, он, вооружённый фонарём, лазил туда прямо из бункера котельной и метров

через двадцать обнаружил, во-первых, дымящийся непреодолимый завал прямо перед собой, а,

во-вторых, то, что проход, в который он влез, узок настолько, что развернуться в нём для

нормального отступления нельзя. Вдобавок ему лишь теперь приходит на ум, что такой же завал

может внезапно образоваться и позади: кто знает, как распространяется огонь над транспортёром?

Одно это предположение заставляет пожарного забыть такое красивое слово как «разведка» и

вызывает взрыв и без того мощной его энергии. Советский транспортёр марки такой-то (Каргинский

вдруг забывает эту марку, которую только что специально уточнил у начальника цеха по случаю

составления протокола) оказывается как раз соответствующим его габаритам. Он очень энергично

отрабатывает в нём задом, и похожий на плотный поршень в своём, задравшемся на голову

плаще, тянет за собой дым, копоть и огонь. Выбирается он благополучно, правда, вобрав в себя

столько опилок, что они колючат даже в кальсонах. Из-за мысли об опасности, которой он только

что подвергался, все события приобретают для Каргинского куда более жёсткую трактовку, чем для

остальных спокойных пожарных. Теперь ему хочется непременно разобраться, из-за чьей

конкретно халатности тушение данного возгорания едва не оказалось сопряжённым с

человеческими жертвами. А конкретно: с возможностью такой нелепой жертвы его самого! И вот,

ещё раз проверив наряды на проведение сварочных работ в пожароопасных местах, отматюгав

одного руководителя за формальное отношение к этим нарядам, а другому посулив несколько лет

тюрьмы, он, как горячий метеорит продолжает носиться по объекту, потому что с опилками,

колючащими повсеместно, и целым ведром собственного кипящего адреналина успокоиться уже

213

просто никак не возможно.

Однако как ускорить тщательное методическое проливание опилок? Все, за исключением

начальника караула, спокойны. Трактористы же – основные здесь работники – обозлившись, что их

не подменяют на обед, и вовсе бросив в два часа дня свою рокочущую технику, отправляются в

столовую.

– Куда же эти дезертиры-то рванули? – озабоченно говорит Митя, видя, как трактористы

пружинящими шагами сбегают вниз по мягкому склону. Он хочет почесать затылок, но на руке –

жёсткая рукавица, а на голове – каска, и для того, чтобы хоть как-то добраться до затылка, Митя,

прищурив глаз, точечно колотит кулаком по каске. – Однако, – добавляет он, приняв вдруг

решение, как будто как раз от этого постукивания, – надо бы попросить их по-хорошему, пусть

поработают ещё.

Ковыляя мощными ногами, разработанными тренировкой на своём велосипедном мастодонте,

он легко настигает мужиков, но те лишь отмахиваются от него. Сконфуженно вернувшись, Митя

шмякается в опилки. От расстройства его тянет закурить и он начинает охлопываться ладоням,

чтобы обнаружить на себе дислокацию курительных принадлежностей. Все они спрятаны в

карманах форменных брюк под робой. Добираясь до них, Митя поднимается в полный рост,

расстёгивает и бросает ремень, снимает каску и куртку, потому что верхние брезентовые брюки на

лямках нельзя снять, не сняв куртки. Приходится, конечно, и штаны эти приспустить, чтобы