Амур-батюшка - Николай Задорнов

– Моряк идет, – сказал Михаил и закрыл вход в балаган парусом.

Мужик накидал снаружи снега, чтобы палатку не унесло.

– Моряк подует – сразу осопатит, – говорил он. – Надо снега нагрести…

Охотники долго рассказывали друг другу сказки, подкладывали дрова в костер. Поздно вечером легли спать в мешки, и Тимоха сказал:

– У меня братан, Вавила Силин, хотел за мной идти, но не ушел, струсил. Я ему писал письма.

Михаил молчал.

– Вот я смотрю на вас, – вдруг переходя на «вы», сказал Тимоха, – и думаю: словно где-то мы встречались.

Через некоторое время Михаил спросил:

– А Вавила не Оханского ли уезда?

– Оханского, – обрадовался Тимоха.

– Так я тоже Оханского…

– Силин Вавила…

– Я тоже Силин, – отвечал Михаил.

Оказалось, что Вавила и Михаил – родня, из соседних деревень. Тимоха узнал, что оханские переселенцы вышли следом за ним и Кузнецовыми, но их отправили по Уссури на берег моря, где и основали они в одной из бухт селение Оханские Новинки.

– Получается, что мы с тобой родня! – сказал Тимоха.

– А мы сразу за вами ушли. Это у нас прошел слух, что Силины пошли на Амур.

Михаил слыхал про переселение Кузнецовых, знаком оказался ему и Барабанов.

– Федька-то! Он все не хотел в своей деревне жить, к нам на кладбище в церкву хотел в сторожа наниматься. Как же, знаю! Теперь торговец стал богатый, говоришь?

– Быстро же вы окоренились! Видать, на море место богаче. Торговля, видно…

– Не-ет… Вот на Амуре у вас, сказывают, куда лучше.

Утром, взяв свое многозарядное ружье, Михаил, переваливаясь с лыжи на лыжу, ушел.

Накануне потихло, был снегопад, но поутру опять задуло.

Вокруг качалась, шумела и сыпала со своих ветвей потоки снега вековая тайга.

Тимоха вспомнил Ваньку Тигра и его насмешки, что у Силиных нет силы, что род Силиных изник. Нет, еще и у Силиных есть сила!

Тимоха подумал, что надо будет когда-нибудь добраться до моря, увидеть океан, побывать у братана. Поглядеть, как Силины живут на море, посмотреть и на Михайлову заимку, оханских-то новоселов! А Михаилу надо побывать на Амуре. Вот Егор подивится!.. Земляка в тайге встретил. Да еще своего сродственника! Но, пожалуй, никто не поверит и будут смеяться. Иван узнает, скажет: «Выдумки! Куда, мол, тебе!»

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Утро.

Охотники зашли далеко. За лиственницами синей волной залег хребет. Три солнца поднялись высоко, но не разгорались, мороз слепил их.

Савоська, Улугу и Покпа мохнатые, в шкурах и белом инее, собаки в курже, лес, побелевший от лютого мороза.

Васька шел на лыжах, держась за палку, прикрепленную к нартам.

Охотники поднялись на хребет. Чуть намеченные голубым, где-то проступали горы. Долина была во мгле, как в дыму. Поблизости в клубах, тумана чернела вершина елки. Три огненных шара плыли над громадной молочной мглой.

Васька зажмурил глаза, чтобы куржа стаяла с ресниц и можно было лучше видеть. Но ресницы смерзлись, и пришлось сдирать ледяшки с болью.

Путь нартам – лыжню – прокладывают все по очереди, и Ваське приходится. Идти по целинным снегам трудно, но как ни вязли ноги, как ни трудно Ваське, а испарины на теле нет.

– Бежишь – не потеешь и не устаешь. Самый сильный мороз, – бормочет Савоська.

День был короток.

На привале Улугушка протянул Ваське чашку с жиром.

– Рыбий жир! Пей!

Васька выпил.

– Хорошо кушай, а то помираешь, – заметил Покпа. – Хорошо кушаешь – мороз не страшен.

И вот теперь Васька не по бердышовским рассказам знал, каково на дальнем промысле. Он сам умеет разводить костер. Когда бревна сгорят, надо отгрести угли и головешки и на месте черного огнища наложить хвойных ветвей и на них стелиться.

Утром Савоська достал из мешка ворох жирной юколы и набил котомку.

– По дороге собак кормить, когда им скучно, когда устанут. Вот наша старая ночевка, – кивнул он вниз.

Там, у ключа, на дне глубокой пади, торчали из снега колья от шалаша, похожие на обгоревшие тонкие стволы.

На привале съели по куску юколы и по лепешке.

Пересекли долину и по гребням отрогов стали подыматься на большой хребет. Лес редел, стали появляться гольцы. Близились крутые каменные гребни. Солнце клонилось в красную мглу, и тайга, обдутая в вершинах ветрами, от инея и от снега принимала на голые стволы цвет заката.

– Соболя следы есть, а снега мало, – ворчал Савоська, – только в валежнике следы заметно. В этих местах соболь есть, а снега нет. Лыжи тут снимаем, дальше пойдем по хребтам и по маленьким речушкам.

– Следа не могу-у-у замечаться! – печально тянул Покпа.

Иногда он поминал сына.

– Айдамбо давно дома не был, – печально говорил старик. Его расстраивало, что они жили порознь – отец с гольдами, сын с русскими – и на охоту ходили порознь.

К исходу дня охотники поднялись на хребет.

– Большие горы! – оглядывал Васька лесистые склоны. Широкие и белые, они казались сверху особенно большими.

– Сегодня ночью снег будет, – сказал Улугу. – Надо парус ставить, топить.

В землю вбили двенадцать жердей. Савоська достал с нарт парус и натянул на жерди. Жерди он чуть склонил.

– Вот так шалаш – без потолка! – смеялся Васька.

Внутри развели костер. Дым уходил вверх. За парусом было тепло. Пламя отражалось от полотнища, грело воздух.

В ночь поднялась пурга.

Савоська кутался в шкуру и рассказывал сказки про собачью голову, которая катилась по тайге, про живые деревья со змеями вместо ветвей и про чертей, воевавших с лягушкой.

Уже было поздно, когда Савоська вдруг повеселел. Вверху в отверстие стала видна Большая Медведица.

– Вон амбар, – показал он, – а по-вашему, ковш! Надо спать. Хороший снег упал, легкий. Соболь наверху живет, шишки кушает, его след увидим, он будет бегать по снегу.

…Чуть брезжил рассвет, и черные горбы сопок начинали проступать из тьмы, собаки страшно выли.

Опять пили жир, ели мясо. Запрягли собак. Синим предрассветом начинался унылый, трудный путь.

Шли медленно. Снега задерживали ход груженых нарт.

– Вот сопка, где мы были, – показал Савоська в полдень.

Влево вся в снегу, как облако, высилась белая куполообразная гора. И не верилось Ваське, глядя отсюда, что он был там, на самой вершине. И все пешком!

Чем дальше, тем глуше и страшней были места, и Васькой владело то же чувство, что на Горюне, когда шли в завалах колодника между скал. На перевалах лес либо горелый, либо мелкий, попадался мертвый, сожженный ледяными ветрами на корню. Чем выше поднимались охотники, тем обширней становились мари с чахлыми деревьями, словно поднимались не вверх, а опускались в какую-то болотистую впадину. Кругом вершины. Грозные издали, они оказывались тут небольшими куполами.

– Это самое худое место, – говорил Покпа. – Тут черта много есть. Молить надо…

– Ха-ха-ха! – подсмеивался Савоська. – Тьфу! – плюнул он и громко выбранился.

– Это самой макушкой идем, – сказал он, когда нарты перевалили, казалось бы невысокую, седловину между скалистых гребней.

Покпа кидал во все стороны мясо, юколу, горох, кланялся деревяшкам.

С седловины открылся бесконечный вид хребтов и лесов на обе стороны. За перевалом спустились в чащу, начались скалы, ущелья, хребет падал на эту сторону уступами, густые кедровые красные и мохнатые леса стояли стеной по обе стороны замерзшего ключа, по которому, как по тракту, шли охотники.

Изредка попадались старые брошенные балаганы.

– Вот люди жили, – показывал Улугу.

Чувствовалось, что тут какая-то другая страна и где-то неподалеку живут люди, и опять, как на Горюне, страшно было подумать Ваське, как далеко от своей деревни. Сколько до нее сопок, марей, долин, сколько леса. А раньше до Бельго казалось далеко. Теперь Уральское стало желанным, как никогда прежде.

Ночью опять начался ветер. Охотники нарубили дров и поочередно поддерживали огонь.

– Холодно, – жаловался утром Савоська. – Костер топишь, дым толстый, как туман. В такую погоду бегаешь – не потеешь, рукавицы нельзя снимать.

Утром пошли узким логом между утесов.

– Тут каменные люди живут, – потихоньку толковал Покпа, кивая на одинокие изветренные и щербатые столбы-утесы, отколовшиеся от каменных обрывов.

Следы соболя привели Савоську и Ваську к высокой крутой горе. Покпа и Улугу пошли по другим следам.

Охотники долго поднимались по склону, соболь ушел к самому куполу.

У подножья вершины росли ели и пихты, выше сопка затянута была сплошной порослью кедрового стланца. Охотники прошли полосу стланца, теперь кругом был воздух.

– На небо охотиться зашли, – шутил Савоська. – Хорошая погода, хорошо видно.

Он вытащил трубку и закурил.

– Мы далеко ушли. Кушать будем, а то на этот раз пропадем. Нам еще наверх лезть, там холодней.

Нашли еще один след.

Савоська сказал, что это соболь хитрый, молодой, что он пушистый и черный.