Амур-батюшка - Николай Задорнов

Айдамбо и его жена смутились. Дельдика, стоявшая у двери, стала трясти и качать сына, хотя он и не плакал.

– Перед охотой саманил, – пробормотал Айдамбо.

– Опять идолам молился! Ах ты, окаянный!

Дело кончилось тем, что поп опять заставил Айдамбо ловить соболей. Хотя он понимал в душе, что теряет меру, именем бога забирая столько мехов у простодушного прихожанина, но удержаться не мог – уж больно хороши были соболя и уж очень прост, до глупости предан и доверчив был Айдамбо.

Айдамбо и Дельдика приехали домой. Они застали там Савоську, вернувшегося из поездки.

Савоська на обратном пути заезжал в Мылки к Покпе и сговорился с ним идти на охоту. Они звали с собой и Айдамбо. Но тот решительно отказался.

Айдамбо получил у Савоськи порох, свинец. Ему нравилось в доме Бердышова. Савоська привез множество разных мехов. На полках разложены товары.

– На охоту один пойдешь? – спросил Савоська.

– Да.

– А шаманить опять будешь?

Айдамбо опустил голову.

– Ну, будешь или нет?

– Буду, – признался Айдамбо. Он вспомнил, что врать нельзя.

– Ты что-то печальный. Поп штраф наложил? Ловко он с тебя гребет!

– Купец жену и ребенка обижает. А поп никогда не трогает, – глянув строго и неприязненно, ответил гольд.

– Обманщики все время умней становятся.

– Да, конечно, так, – покорно ответил Айдамбо.

– А ты с охоты придешь, опять попу признаешься, что шаманил?

– Конечно, признаюсь.

– А ты обмани его, скажи, что не шаманил. Что он тогда делать будет? У-ух! Где он соболей возьмет?

– Нет, я не могу так. Только правду могу ему сказать.

– Ну и дурак! – рассердился Савоська. – Всегда будешь виноват и будешь думать, что хуже всех. Разве ты не понимаешь, что поп сам грешен? Он тебя обманывает. Давай пойдем вместе, я буду шаманить за тебя, а ты молчи.

– Нет, я на это не согласен. Это тоже обман. Отец меня ругает, что я дурак, но я только по закону могу правильно отвечать, – стоял на своем Айдамбо.

При этом разговоре присутствовал Тимошка Силин.

– Так они будут без конца с тебя меха тянуть. Этак жить на свете нельзя, сам сдохнешь и семью по миру пустишь. Это по-нашему называется – у попа была собака, он ее любил…

– Его, конесно, собака! – отвечал Айдамбо.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Вася Кузнецов за последний год заметно вырос и становился видным пареньком. Ему шел пятнадцатый год. Зимой не ленился он бегать на лыжах за десять верст, через Амур в Экки, к телеграфисту Сергею Вихлянцеву. Тот с увлечением учил его всему, что знал сам.

В семье Вася научился трудиться. Отец мог построить дом, отковать сошники, сделать ручную мельницу, связать невод, убить зверя, снять кожу с него и выделать ее, сшить из нее обувь или хомут. Люди из «образованного» общества, проезжающие мимо Уральского на пароходе и снисходительно рассматривающие избы и росчисти новоселов, не смогли бы сделать и сотой доли того, что делал Егор. Выброшенные на берег, они оказались бы дикарями и варварами или нищими и попрошайками. У них были знания, которых не было у Егора, и он считал себя темным, а их уважал. Но у Егора были знания и навыки, которых не было у них, о которых они даже понятия не имели.

Вася умел сшить хомут, унты, умел убить зверя или бычка, охотиться на белку, понимал, как строить дом, руки его становились все умелей, ум развивался. В труде он постигал, что означает усталость отца, заботы матери. Он приучался любить животных, птиц, пашню. В такой жизни все любопытно, каждое дело становится школой и заменяет те раздражающие зрелища и книги, без которых скучает и находит жизнь свою пустой городской подросток. Такая жизнь занимает ум и руки куда сильней, чем книги про то, как работает, живет и страдает русский мужичок.

Мать учила не подглядывать, не подслушивать, не смеяться над хромым, больным, слабым, поклониться вежливо старшим, войдя в дом, снять картуз или шапку, перекреститься на иконы, драла уши за скверное слово, хвалила за удаль, за подмогу.

За вранье или за ябеду отец давал по затылку, а дед драл за уши.

– Васька, ты молодец, ты все можешь, если постараешься, – говорила мать, и Ваське хотелось сделать так, как она желает, показать ей, что он именно таков.

А если Наталья хотела возбудить гордость в ком-нибудь из сыновей, то говорила с досадой: «Ты дурак, не способен на такое дело».

Другой, наслушавшись от хитреца или злодея, что он дурак, решит, что так и есть в самом деле. Злой и скудоумный хитрец попытается забить ум в ближнем, называя его дураком, чтобы сесть ему на шею. Но мать не злодей, знает, что и когда сказать ребенку. Она знает: Васька горд и непременно захочет доказать, что способен ко всякому делу.

Примеров не было близких, чтобы лгать, красть, пакостничать. А если и случалось, что, например, надувал Федор Барабанов гольдов, то Вася понимал, как это плохо наживаться на чужой беде.

Вася и Петр часто слыхали сказки бабки и матери, рассказы отца, деда о жизни на старых местах, о поездках, о встречах с людьми. Васька помнил каждый из этих рассказов, как городской малыш помнит содержание прочитанной книги.

А отец его, не в пример другим, знал, о чем говорить при детях. Он не с восторгом рассказывал, что торгаш смухлевал и набил мошну, или объегорил другого торгаша, или испортил девку-раззяву, не смаковал про жестокость, лупку, разврат в надежде, что малые глупы, не поймут, или совсем не думая о них.

Но как торгаш хотел взять Дельдику в рабыни и пакостничать, а отец ему за это наклал по шее и чуть не развалил весь дом и как потом другие торгаши завопили, где только возможно стали кричать, что, мол, Егор честных соседей обижает, – про это Вася слыхал.

Бывал он у гольдов, ездил к Сашке, жил у того как свой, учился говорить по-гольдски и по-китайски, слыхал разные рассказы Савоськи, китайцев, Покпы, Айдамбо.

Из ружья стрелять умел, ходил на лыжах, греб в лодке, пахал без огрехов и хватал глубоко, мог выпариться в бане в страшной жаре и бегать на лыжах, когда птица мерзнет, рубил топором, мыл золото.

Сильно занимали его проходящие пароходы и люди, проезжающие на них. Тот мир казался ему куда лучше своего, домашнего. Рано заметил Васька, что и там отца его со «штанами» знают и уважают.

Телеграфист пробудил у Васи интерес к книжке и картинкам. Отец отдал мальчика учиться, считать и писать не к попу, который был назойлив, властен, с загребущими руками, а к Вихлянцеву. Васька бегал через реку и учился охотно.

Вихлянцев его учил и сам учился. Знаний он вкладывал немного в Васину голову, но они ложились там прочно. Если удавалось купить у торговца на баркасе или получить в подарок или в обмен на звериное мясо от проезжего новую книгу, это было праздником, событием для Сергея и Васи.

На баркасах среди других книг доставали Пушкина, Некрасова, Загоскина. Однако выменянные книги были не все хороши, их было мало.

И оттого, что знания доставались с трудом, Васька никогда не был ими перекормлен, как барчук дорогой пищей, что опротивела ему. Цены ей барчук-не знает и, какого стоит она труда людям, знать не хочет.

Вихлянцев обязан был учить Ваську счету и письму. Но он рассказывал про моря, про разные страны, про электричество и про все, что сам узнавал. Мальчик выучил много стихов Кольцова. Вихлянцев сам не крепко знал историю: все, что было до Михаила Романова, путалось в его голове.

Про Петра говорил Сергей с особенным увлечением. Еще любил он порассказать Ваське, что пишут в газетах.

Егор понимал прекрасно, что за ту муку, которую он дает Сергею, мог бы тот гораздо меньше заниматься с Васькой, но платы не прибавлял. Ему казалось, что если набавит, то будет это нехорошо, погубит он дружбу и восторг, что владеют и сыном и Сергеем. Однако всегда держал он Сергея в памяти и всегда помнил всякую его нужду и пособлял ему осторожно.

Старший сын Егора перестал бегать к попу, он тоже учился у Сергея, но такой страсти к знаниям не выказывал.

Сегодня пурга воет, и Вася остался ночевать у Вихлянцевых. Пеленки сушатся на веревке. В такую погоду русская печь в избе, натопленная за день, как крепость, которую не взять никакому ветру и стуже. У свечи над книжкой склонил голову Васька. А из темноты, покачивая заболевшего животом новорожденного, Сергей рассказывает об этой книжке, что знает сам.

Разговор пошел на весь вечер, и книжка лежала открытая и дальше не читалась. Васька и прежде эти стихи читал, но только сначала. Дальше становилось скучней, как в русской истории после Петра, где толпились царицы и царевны с широкими подолами, как тамбовские девки, когда они наезжают гостить к Дуньке и выглядывают себе женихов.

После урока разговорились про чужие государства.

– Вот нынче, когда экспедиция Максимова была, они как-то ночевали тут с доктором Иван Ивановичем, и приехал на пароходе полковник наш, что телеграф проводил, Русанов… Я послушал их. Вот люди умные! Они спорили все…