На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Долей, брат, самовар, да подбавь угольков… Разве яичницу с сухарями сработать?

– Не дурно бы!

– Мы ее, знаете, с луком…

– Первый сорт!

– Эй, позови тетку Марью!.. Да мы не переберемся ли на мою половину? А то, знаете, ежели знаете, вплотную…

– Да, оно здесь немножко людновато!

– Сан-фасонисто очень… милости просим!.. Фу, ты, дьявол, эк качнуло!

– Потому «головолом»… Тащи все за нами!

– Пожалуйте наперед!

– «Обронили-с», говорит, хе-хе-хе! Политичный человек! Сами, мол, знаем, покорнейше благодарим!

– Ты слушай, ежели проезжающий будет или там что еще, так чтобы у меня все в порядке…

Хорунжий Дрыгин взглянул особенно строго на писарское пальто, наблюдавшее за всей сценой, сделал внушительный жест и метнулся к двери. Сипаков зашагал за ним, задев ногой за табурет и повалив его вместе с лежавшим на нем саквояжем.

– Ух, чуть не забыл! Подыми, братец!.. Вот оно тут, мы его для прочности через плечо, рукой за ушко прихватим! «Обронили-с!» Хе-хе!.. Покор…

За стеной загудел приближающийся колокольчик. Сипаков и хорунжий Дрыгин скрылись за дверями.

– Ежели, паче чаяния, сам генерал… – высунулась, было, из окна голова Дрыгина.

– Да уж будьте покойны: знаем свое дело! – успокоило его писарское пальто.

V. Грозовые тучи уже над головой

– Вы мне писали об этом. В письме, как вы сами говорите, сообщались все подробности дела. Этого письма здесь нет. Где оно? Где оно может быть? Это письмо – ваша улика, – поймите вы это, Бржизицкий!

Станислав Матвеевич остановился перед своим поверенным и пристально взглянул ему прямо в глаза. В этом взгляде выражался и страх, и надежда. Он думал, он был почти уверен, что ответ Бржизицкого успокоит его; стиснув зубы, затаив дыхание, он ждал этого ответа с таким точно чувством, с каким приговоренный, стоя уже на эшафоте, смотрит, как вскрывают только что, сию минуту присланный конверт; в этом конверте, может быть…

«Может быть, опасность вовсе не так велика; может, она только мнимая? – пробегало у него в голове. – Вот сейчас Юлий Адамович вынет из кармана это письмо и скажет: „Да вот оно, почтеннейший Станислав Матвеевич; бросьте его в камин, если угодно, благо, он так жарко топится“. И сгорят на этих красных угольях все эти страшные улики, отнявшие у вас сон, спокойствие, сделавшие из вас в какие-нибудь три недели ходячую мумию».

– Ну, что же?

Перлович положил руку на плечо Бржизицкого; тот сделал невольное движение: такое неприятное чувство произвело прикосновение этих сухих, костлявых пальцев, холод которых ощущался даже сквозь парусину его пальто.

– Потеря или исчезновение этого письма для меня новость, и новость весьма неприятная! – произнес Юлий Адамович.

– Ага!

Перлович чуть не отскочил назад и нервно зашагал по комнате.

– Что же нам теперь остается делать? Ждать, как бараны, когда придут к нам с ножом? Ждать ареста, суда, потери всего? Письмо это теперь в руках…

– Оно может не находиться ни в чьих руках. Оно, может быть, потеряно на дороге и уничтожено. Наконец, оно могло попасть и в такие руки, которых нам опасаться нечего. Во всяком случае, отчаиваться не следует – по крайней мере, до тех пор, пока мы не убедимся, что письмо попало именно туда, откуда нам может грозить настоящая опасность!

– Это письмо в руках Лопатина!

– Почем знать!

– У меня есть проклятое предчувствие, что оно именно там. Вчера я встретился с Катушкиным, сегодня утром я видел самого Лопатина: эти взгляды, эти намеки… я не могу их переносить!

– Это для нас было бы самое худшее!

– Вы говорите так спокойно. Вы говорите, как будто я не рискую потерять разом все – и средства, и…

– Рискуете? И я рискую столько же, сколько и вы, даже больше!

Юлий Адамович задумался, пошевеливая щипцами уголья в камине. Он даже рукой отмахнулся, когда Перлович опять начал распространяться о своих предчувствиях. Озадачило сильно его исчезновение этого письма. Вот перед его глазами, застилая черный силуэт каминной решетки, стали проходить все подробности дела, все эпизоды его разнообразного, полного приключений путешествия «с коммерческими целями». Он взвешивал теперь каждый шаг, каждое положение. Он соображал.

Станислав Матвеевич шагал из угла в угол; проходя мимо своего поверенного, он задерживал шаг, словно хотел остановиться, пожимал плечами и нервно ломал свои пальцы.

– Да, они напали на след! – ясно и отчетливо произнес Бржизицкий после довольно продолжительного молчания.

– На след… – машинально повторил Станислав Матвеевич.

– Эта хитрая лисица гналась за мной от самых Барсуков, – говорил ровным голосом и, по-видимому, совершенно спокойно Бржизицкий. – Он обнюхал все мои следы, он рыскал по аулам и собирал сведения. Мне нужно было убедиться в этом; я нарочно выждал его в Большом форте – и убедился. Меня не спасло бы даже переодевание. Со всех сторон оцепили дворик, мне некуда было деться. Меня предупредили поздно, и я ушел только чудом!

Станислав Матвеевич перестал ходить по комнате, звук его шагов по ковру прекратился. Бржизицкий поднял голову.

– Они искали аптекаря Нигебауера, – продолжал он, – господина с рыжей бородой, в синих очках. Они не тронули оборванного «лаучи», протащившего мимо них верблюжье седло на своей спине.

– Аптекаря Нигебауера, вы говорите?

– Да, так думали другие, но эта старая лисица знала, за кем гонится; я обманул ее, я спутал свои следы так, что она потеряла меня из вида. Я пробрался на сибирскую дорогу. Катушкин был уже здесь, в Ташкенте!

– Он приехал уже давно?

– Не знаю. Он встретил меня на станции, и эта встреча не была случайной. Это ясно было видно по всему. Он ждал меня, ему надо было только видеть меня, только взглянуть на меня!

– И теперь, когда вы тоже убеждены, что Лопатин знает настоящих виновников этого «дела», когда мы уже открыты…

– Я этого не говорил!

– Но сейчас, сию минуту!

– Они могут догадываться, они могут знать даже наверное, но покуда нет улик – нет и опасности!

– Это письмо…

– Это письмо может нам только очень дорого стоить. Оно наших рук миновать не может!

– Я не понимаю вас!

– Допустим, что вскрывший это письмо сумел оценить его значение и намерен извлечь из него для себя пользу. Прежде всего, он обратится к нам. Кто даст ему дороже нас за его молчание? Кто более всего заинтересован этим? Мы. Это сообразить нетрудно!

– Но до сих пор еще никто не являлся!

– Это меня крайне радует. Может быть, никто и не явится. Во всяком случае, мы будем предупреждены вовремя. Нельзя же допустить, чтобы тот, в чьих руках находится это письмо, не предпочел бы скорее получить от нас хорошие деньги, чем удовольствоваться какой-нибудь грошовой