Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

военные. Скандал был большой. Участковый записал мою фамилию. Мы очень раскаивались, что ушли и так получилось. Пожалуй, больше ходить в бомбоубежище не будем. ‹…›

16 ноября [1941 года]

Сегодня ходила на ул. Герцена 69 смотреть на дом, где находился И. И. По дороге попала под две воздушные тревоги и полтора часа сидела в подвале одного дома. ‹…›

Попыталась вызвать И. И., но часовой отказал. Вокруг дома толпились женщины, которых часовой отгонял на противоположную сторону улицы. ‹…› Так ничего узнать не удалось, где он, и что с ним, и почему не пишет. Наверное, его уже нет здесь. Может быть, получил назначение и срочно отбыл, не успев написать письмо. Придется терпеливо ждать известий, если таковые будут. ‹…›

Посетила баню Октябрьского района. В бане холодно, вода чуть теплая, но посетителей много. Среди голых женщин выделяются несколько исхудавших до состояния скелета, но не видно ни одной толстой. Все вылечились от ожирения. Не надо ехать в Кисловодск. ‹…›

После бани зашла к Силиным, знакомым по родной деревне. Хотелось узнать новости из Ярославской области. Александра Николаевна сообщила, что ее племянница Валя прислала мужу письмо, в котором писала, что им придется еще раз эвакуироваться, так как к их местности приближается фронтовая полоса. Она пишет, что в нашу деревню доносятся звуки артиллерийских орудий со станции, куда прилетают вражеские бомбардировщики. Письмо было послано в октябре. ‹…›

Я в свою очередь рассказала о том, что получила телеграмму от дочери, датированную 1 ноября, из Мышкина, и там все благополучно. Она успокоилась, я, наоборот, обеспокоена ее сообщением. Там мои дети. Неужели им грозит опасность или мыканье на положении беженцев? Такая тоска. Нет известий ни от мужа, ни от детей. ‹…›

28 ноября [1941 года]

Несколько дней происходили длительные воздушные тревоги. Сегодня бомбардировка длилась 5 часов подряд. Меня тревога застала в ДЛТ, куда я зашла, рассчитывая вернуться в институт через 20–30 минут. Но вместо этого пришлось спуститься в бомбоубежище в подвале одного из пятиэтажных домов. Там я просидела три часа. Народу набилось много. Была слышна сильная стрельба и звуки разрывов падающих бомб. ‹…›

Свет в убежище внезапно потух, некоторые вскрикнули от испуга, но в целом присутствующие держались стойко. Рядом со мной сидела одна гражданка, которая не переставая ныла и жаловалась на плохую тяжелую жизнь. У меня с ней произошел следующий диалог.

Гражданка обращалась ко всем, вернее как бы для себя:

– Опять тревога! Скоро ли это кончится! Умрем скоро все от голода. Вот, я уже опухла, и ноги опухли, а вышла купить продукты, и вот ничего нет, и снова тревога. Хоть скорей бы кончили – или другое – один конец.

– Как это понять, что вы говорите – что это за конец?

– Ну или немцев отгонят, или нас убьют.

– Может быть, вы хотите, чтобы немцы пришли?

– Ну кто же их хочет! Но вот не кормят нас, тяжело терпеть. Дров нет, холодно. Вот сами бы так поголодали, так и узнали бы.

– Кто это сами?

– А кто законы издает, тот, небось, не так питается, как мы.

– Вы глупости говорите, гражданка. Вы одинокая или с детьми?

– Я одна, но тем хуже, у семейных то по одной, то по другой карточке, что-нибудь достанут и поделятся друг с другом.

– Одинокому человеку прожить можно, и надо терпеть, не впадать в отчаянье, не ныть и не кричать, что все плохо.

– Вот и плохо, что не кричат. Надо, чтобы все кричали, а все молчат, вот и издают такие законы, что дают по 100 г хлеба. У всех, наверное, есть запасы, вот и молчат. А я не могу, я умираю от голода!

– Почему же вы жалуетесь? Вы могли бы на свою карточку обедать в столовой.

– Да я обедаю, но в столовой дают только суп, похожий на чистую воду. Ой-ой, и зачем так близко подпустили немцев? Отогнали бы их, вот и было бы хорошо!

– Как же вы думаете, немцев так добровольно пустили? Ведь всем известно, что наша Красная армия дает героический отпор немцам, но пока на их стороне техническое превосходство, они занимают нашу территорию. Вчера было опубликовано, что наши потери достигают уже 2 миллионов, а у немцев свыше 6. Так из этого видно, что немцев не просто подпустили к Ленинграду, а с боями отстаивают Ленинград, и нам надо сохранять бодрость и мужество, а не ныть!

– Неужели наши уже потеряли свыше 2 миллионов человек, а я и не знала! Ах-ах! Вот так наговоришь, не знавши, чего плохого. Все это оттого, что есть хочется!

После этого я отвернулась от нее, надоело мне с ней разговаривать, и я задремала. Но ее нытье все продолжалось, и она никак не могла остановиться – все ныла и ныла. Но никто ее не поддерживал.

Вдруг сквозь навалившуюся дремоту слышу:

– Вот, все кормили их, а сами недоедали, а теперь и самим нечего стало есть!

Тут уж я не выдержала:

– Что вы говорите, гражданка? Если из нашего государства вывозились продукты в Германию до войны, то они вывозились не бесплатно, а ими торговали, чтобы укрепить нашу оборону и готовиться на случай войны. А вы вот в течение двух часов подряд все ноете. Никто из сидящих не ноет и не жалуется на горькую судьбу, а вы только всем портите нервы, пытаетесь найти себе сторонников, сеете панику и недовольство. И чего вы ноете? Что, другим лучше, что ли? Все одинаково снабжаются. Перестаньте лучше и помолчите. Надоели всем!

Мои резкие слова послужили сигналом к протестам окружающих. Прозвучали негодующие голоса:

– Она дождется неприятностей за свою агитацию, не здесь, так в другом месте! Надоела всем!

Гражданка пробормотала извинения, сослалась на плохое самочувствие и оправдывалась тем, что не помнит, что говорит, но немедленно замолчала.

«Хороший народ, – подумала я, – готовы без жалоб терпеть любые лишения, лишь бы не допустить врага в город». ‹…›

Мне вспомнился инцидент, происшедший накануне. Стою я на остановке и жду трамвая. Мимо меня по тротуару проходит некий гражданин с авоськой и бидончиком в руках. Гражданин пошатывается, разыгрывая подвыпившего, и как будто себе под нос песенку с незатейливым текстом поет: «Жить стало весело, жрать стало нечего» и с вызовом посмотрел на меня. Я отвернулась, желая выждать, что будет дальше.

Гражданин занял свободное место на скамейке, где ожидали трамвай мужчины и женщины, и громко прокомментировал передачу по радио, доносившуюся с противоположной стороны улицы, какую-то политическую статью или сообщение о борьбе