Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

он меня вызывает. ‹…› Он долго меня расспрашивал о моей биографии и о том, много ли у меня родственников и т. д. Многие ли меня знают в Ленинграде вообще. Не боязлива ли я. Какого состояние моего здоровья и т. д. Судя по вопросам, можно понять, что идет подготовка к переводу на подпольную работу в Ленинграде на случай захвата города немцами.

Лазутин ограничился вопросами и ничего не сказал мне определенного. Я ушла от него, расстроенная за судьбу города, так как поняла, что партия допускает возможность захвата города врагом. ‹…›

Все говорят, что немцы бьют нас техникой и организованностью. Российская расхлябанность и отсталость, конечно, не могли быть полностью уничтожены за годы революции, но все же за это время выросло новое поколение, которое никогда не видело и не знало рабства ни в какой форме и никогда не подчинится заклятому врагу, лучше смерть, чем позор подчинения ненавистному завоевателю!

31 октября [1941 года]

Пошла по магазинам искать растительное масло по карточкам, но, увы, оказалось, что сегодня последний день выдачи продуктов за октябрь, и масла нигде, ни в одном магазине нет. Хотя я обошла большой район ул. Чайковского, пр. Володарского, ул. Пестеля, Желябова, Халтурина и др. Так и пропало мое масло за целый месяц, хоть его полагалось всего-то только 300 граммов на месяц. ‹…›

Сегодня все наши научные сотрудники после долгого перерыва обедали в столовой горкома ВЛКСМ и пообедали как следует. Все были очень довольны. Но опять вышло большое осложнение с прикреплением к столовой. Управделами горкома ВЛКСМ т. Буровой через дежурного милиционера пригласил меня к себе и предупредил, что сегодня нам разрешили пообедать, но только по карточкам, а на следующий период они не могут нам отпускать, пока на нас не спустят фонды. ‹…›

Мне снова пришлось возобновить борьбу за прикрепление к столовой. Звонила всем военным чинам, ведающим питанием: секретарю горкома Лазутину, директору Главресторана Фельдману, директору Ленгортреста ресторанов и кафе Николаеву.

Лазутин сказал, что, мол, «хорошо, приму меры». Фельдман объяснил, что никаких специальных фондов они на нас и не должны выделять, так как они даже трестам не определяют норм, дают, сколько требуется, а тут дело в том, что комсомольцы никого не хотят к себе прикрепить. Об этом говорили Шумилов и Лазутин. Последний посоветовал позвонить Шумилову и объяснить, в чем дело: «Из-за двенадцати человек поднимать такой шум и в такой столовой просто нелепо». Николаев сообщил, что горкому ВЛКСМ нет дела до снабжения, что снабжает трест, и он обеспечит. Тогда я позвонила главному виновнику секретарю горкома ВЛКСМ Иванову. Я ему напомнила, что Шумилов мне передал, что они договорились прикрепить наших сотрудников к столовой, но вот теперь дело затормозилось, так как их управделами предъявляет невыполнимые требования о спускании особого фонда для сотрудников нашего института. В конце концов Иванов заявил, что раз уж он обещал Шумилову, то позвоните Бурову, и дал мне номер смольнинской вертушки. Позвонила Бурову и пересказала строгим голосом все переговоры и достигнутые результаты. Он же мне любезно ответил, что он очень рад, что мы прикрепляемся к их столовой, и раз обещают так отпускать продукты, то вопрос исчерпан.

«Вот дипломаты! Чтобы не сказать хуже», – подумала я. Ну и волнение с прикреплением к столовой! До девяти вечера я вынуждена была звонить по телефонам, чтобы добиться реализации решения вышестоящих партийных органов. Много требуется нервов, чтобы преодолеть различные бюрократические лазейки.

3 ноября [1941 года]

‹…› Сегодня обедали в столовой горкома ВЛКСМ. Ели все по три блюда: суп, мясо с макаронами или кашей. Я взяла рассольник, на второе – свинину с макаронами и омлет. Какао нам уже не досталось. К. Г. Шариков предпринял атаку на меня, чтобы я договорилась так же об ужинах, но эти разговоры, конечно, бесцельны, и ужина нам не дадут. Хорошо бы хоть каждый день так обедать, но мясо удастся получать только через день, так как не хватает талонов.

12 ноября [1941 года]

Сегодня проводим собрания сотрудников по поводу снижения норм хлеба с 300 до 150 г и вообще о военном и продовольственном положении Ленинграда. Собрание прошло очень хорошо. Беспартийные сотрудники в своих выступлениях заявляли, что готовы на любые лишения и жертвы, лишь бы не допустить врага в Ленинград. ‹…›

15 ноября [1941 года]

Сегодня в столовой обеды резко ухудшились. Не было ничего из крупяных и мучных блюд. На второе были биточки с вырезом 100 г мяса, но, так как у нас не хватало талонов, решили взять одно блюдо на двоих. Я взяла вместе с зав. библиотекой Бреневой. Отдала последние 50 г и теперь до 20 буду без второго.

В столовой предупредили, чтобы на следующий день приносили с собой карточку на крупу, так как на суп будут вырезать талоны. Начинается голодовка.

Мы-то снесем любую голодовку, даже голодную смерть, ради спасения советской власти, а вот как весь народ. Хватит ли у него сил для этого. ‹…›

На днях приходил Розанов. Он приехал из Кронштадта, куда получил назначение работать в качестве начальника гарнизонной газеты. И вот Розанов заявил мне, что у него создалось впечатление, что в армии и на флоте политическое настроение гораздо лучше, чем в Ленинграде. Я спросила, на каком основании у него сложилось такое впечатление. Тогда он мне рассказал, что ему сообщили, что за Невской заставой на Октябрьском заводе рабочие устроили волынку на почве продовольственных затруднений, и когда в столовой стали вырезать талоны из продовольственных карточек за суп и за второе, устроили погром в столовой. Возглавили волынку бывшие эсеры и т. п. люди прошлого.

Сегодня вечером в начале очередной бомбардировки я посоветовала своим товарищам, дежурящим в институте, идти в бомбоубежище и не оставаться в помещениях института, так как наше пребывание там бесполезно и жертвы не нужны, и сама ушла вместе с ними. Это был первый случай, когда ушли организованно в бомбоубежище, и неожиданно для нас произошел большой скандал. Оказалось, что в одной из комнат, в которой не были спущены шторы, от сотрясения здания произошло самовключение настольной лампы, которая была лишь немного вывернута, но не выключена.

В результате получилось, что в то время, как вражеские самолеты кружились над головой, из Мраморного дворца на Марсово поле ярко светила лампа. В окно бросали камни и разбили стекла. Зенитчики звонили и угрожали стрелять по зданию, если немедленно не будет выключен свет. Нас искали минут 20, и, когда я вбежала в институт, с другого входа ввалились милиция и