Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 - Борис Слуцкий

«Мариэтта и Маргарита…»

Мариэтта и Маргаритаи к тому же Ольга Берггольц —это не перекатная голь!Это тоже не будет забыто.

Не учитывая обстановкив данном пункте планеты Земли,надевали свои обновки,на прием в правительство шли.

Исходили из сердобольности,из старинной женской вольности,из каких-то неписаных прав,из того, что честный прав.

Как учили их уму-разуму!Как не выучили ничему!Никогда, совершенно, ни разу!Нет, ни разуму, ни уму!

Если органы директивные,ощутив побужденья активныеповлиять на наш коллективили что-то еще ощутив,созовут нас на собеседованье,на банкет нас пригласят,вновь услышится это сетованье,эти вопли зал огласят.

Маргарита губы подмажети опять что-нибудь да скажет.Мариэтта, свой аппаратслуховой отключив от спора,вовлечет весь аппаратгосударственный в дебри спора.

Ольга выпьет и не закусит,снова выпьет и повторит,а потом удила закусит,вряд ли ведая, что творит,что творит и что говорит.

Выступления их неуместныене предупредить, как чуму,а писательницы — известные!А не могут понять что к чему!

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

Минуя свое прямое начальство,минуя следующее начальство,минуя самое большое,обращаюсь с открытой душоюпрямо к читателю.

Товарищ читатель, купивший меняза незаметную для бюджетасумму,             но ждущий от поэтаподдержки внутреннего огня.Товарищ читатель! Я осталсятаким, как был. Но я — устал.Не то чтобы вовсе излетался,но полклубка уже размотал.

Как спутник, выпущенный на орбитутруда и быта,скоро            в верхний слой атмосферывойду. И по-видимому — сгорю.Но то, что я говорю,быть может, не будет сразу забыто.Не зря я копался в своем языке.Не зря мое время во мне копалось:старый символ поэзии — парус —год или два                       я сжимал в руке.Год или два                         те слова,что я писал,                      говорила Москва.Оно отошло давным-давно,время,                 выраженное мною,с его войною и послевойноюНо,как в хроникальном кино,то, что снято, то свято.Вечность                даже случайного взгляда,какие-то стороны, грани, краязапечатлели пленка и я.

Храните меня в Белых Столбах,в знаменитом киноархиве,с фильмами — хорошими и плохимис песней,                  почему-то забытой в губах.

«Категориальное мышление…»

Категориальное мышление,делящее населениена четыре сорта или пять,объявляется опять.

Между темсортов гораздо больше,я неоднократно замечал:столько же,сколько поляков в Польше,в Англии, к примеру, англичан.

И любая капля в морегромко заявляет о своемличном, собственном,отдельном горе,воплем оглашает окоем.

И любая личная трагедиякатастрофе мировой равна,и вина пред личностью — винаперед человечеством,                                       не менее.

Общества и личности пропорцииобобщать и упрощатьпочти то же,что тащить и не пущать.

Так отбросим прочьмегаломанию,заменив ее совсемэрой поголовного вниманиявсех ко всем.

ЗАПЛАНИРОВАННАЯ НЕУДАЧА

Крепко надеясь на неудачу,на неуспех, на не как у всех,я не беру мелкую сдачуи позволяю едкий смех.

Крепко веря в послезавтра,твердо помню позавчера.Я не унижусь до азарта:это еще небольшая игра.

А вы играли в большие игры,когда на компасах пляшут иглы,когда соборы, словно заборы,падают, капителями пыля,и полем,             ровным, как для футбола,становится городская земля?

А вы играли в сорокаградусныймороз в пехоту, вжатую в лед,и крик комиссара, нервный и радостный:— За Родину! (И еще кой за что!) Вперед!

Охотники, рыбаки, бродяги,творческие командировщики                       с подвешенным языком,а вы тянули ваши бодягине перед залом — перед полком?

«Воспитан в духе жадной простоты…»

Воспитан в духе жадной простотыс ее необходимостью железной,я трачу на съедобное, полезное,а Таня любит покупать цветы.

Цветок — он что? Живет не больше дня,от силы два. А после он завянет.Но Таня молча слушает меня —любить цветы она не перестанет.

Вдруг тень ее мелькает на стене.Вдруг на столе горячий светик вспыхнет.И что-то засветилося во мне:цветок, цветок, цветок пришел ко мне —на малое великое подвигнет.

«Сласть власти не имеет власти…»

Сласть власти не имеет властинад власть имущими, всеми подряд.Теперь, когда объявят: «Слазьте!» —слезают и благодарят.

Теперь не каторга и ссылка,куда раз в год одна посылка,а сохраняемая дача,в энциклопедии — столбцы,и можно, о судьбе судача,выращивать хоть огурцы.

А власть — не так она сладкаседьмой десяток разменявшим.Ненашим угоди и нашим,солги, сообрази, слукавь.Устал тот ветер, что листалстраницы мировой исто́рии.

Какой-то перерыв настал,словно антракт в консерватории.Мелодий — нет. Гармоний — нет.Все устремляются в буфет.

ОБОИ

Я в этот сельский дом заеду,как уж не раз случалось мне,и прошлогоднюю газетунайду — обоем — на стене.

Как новость преобразовалась!Когда-то юная былаи жизнью интересовалась,а ныне на стену пошла.

Приклеена или прибита,как ни устроили ее,она пошла на службу бытабез перехода в бытие.

Ее захваты и поджоги,случившиеся год назад,уже не вызывают шоки,смешат скорее, чем страшат.

Совсем недавно было это:горит поджог, вопит захват.Захлебываясь, газетыоб этом правду говорят.

Но уши мира — привыкают,и очи мира — устают,и вот уже не развлекаютбылые правды их уют,

и вот уже к стене тесовойили какой другой любойприклеен мир, когда-то новый,а ныне годный на обой.

«Деревня, а по сути дела — весь…»

Деревня, а по сути дела — весь.История не проходила здесь.Не то двадцатый век, не то двадцатыйдо Рождества Христова, и стрельчатыйготический седой сосновый боргудит с тех пор и до сих пор.

Не то двадцатый век, не то второй.Забытая старинною игройв историю                  извечная избенкаи тихий безнадежный плач ребенка.Земля и небо. Между — человек.Деталей нет. Невесть который век.

«Плохие времена тем хороши…»

Плохие времена тем хороши,что выявленью качества душиспособствуют и казни, и война,и глад, и мор — плохие времена.

Пока ты цел, пока ты сыт, здоров,не зван в суды, не вызвал докторов,неведомы твой потолок и цель,параметры — темны, пока ты цел.

Когда ты бит, когда тебя трясут,и заедает вошь, и мучит суд,ты бытию предпочитаешь быт.Все выясняется, когда ты бит.

Но иногда все существо твоепредпочитает все же                                     бытие,и власть теряет над людьми беда,когда бывает это иногда.

«Десятилетье Двадцатого съезда…»