Четыре мушкетёра (сборник) - Лион Измайлов

Профессор Бонасеев сидел у сотрудника министерства и коротко рассказывал о своей яркой и длинной жизни в науке.

Дело в том, что Бонасеев был действительно профессором в заочном политехническом институте. Теперь, наверное, читателю станет понятно, отчего профессор Бонасеев часто ездил в командировки. Это, извините, не авторский произвол, а суровая необходимость, связанная, если хотите, со спецификой работы в заочном институте.

До этого института профессор работал в других институтах, тоже заочных, о чём чистосердечно рассказал инспектору. Тот смотрел на профессора подозрительно, и, когда длинный рассказ дополз до темы докторской диссертации Бонасеева, инспектор, который никак не мог найти повестку вызванного и его дело, не выдержал и спросил:

— Вы, собственно, кто?

— Профессор.

— Кличка, что ли, такая?

— Ну, если вам угодно, можно это назвать и так, но вообще лучше это называть учёным званием.

— Нам лучше знать, что лучше, — пробурчал инспектор, у которого в тот день были неприятности, и вообще он не мог понять, чего от него хотят. Позвали, оторвали от дела, теперь он должен заниматься этим занудой. Что он натворил в своих заочных институтах, ну что там могло быть?

На всякий случай инспектор взял чистый лист и напечатал фамилию, имя, отчество подозреваемого — Бонасеев Михаил Евгеньевич.

— Ну что ж, — сказал инспектор так, будто ему всё давно было известно. И дальше он стал рассказывать профессору Бонасееву о том, какие меры принимаются сейчас для усиления борьбы с хищениями социалистической собственности, и о других правонарушениях. — Ну что ж, — закончил он свою речь, — каждый преступник, как вы понимаете, будет непременно разоблачён. Поэтому, думаю, лучше вам сразу начистоту признаться во всём. Тем более что ваши сообщники практически всё уже нам сказали.

— Значит, сказали, — обрадовался профессор, не заметив слова «сообщники». — Про всё, про всё?

— Да, практически про всё. Хотелось бы только уточнить детали, хотелось просто, чтобы вы сами чистосердечно признались, чтобы поменьше срок был.

— Ага, — сказал профессор, — в принципе я не против того, чтобы срок был поменьше. Видите ли, для меня ведь главное, чтобы они сами по себе, а мы сами по себе.

— Ну и прекрасно, — произнёс инспектор. — Вы напишите вот здесь всё, что думаете об этом деле. Адреса, фамилии, даты. Кто, сколько, кому — и всё, будете потом свободны.

Инспектор положил лист перед профессором, а сам вышел в соседнюю комнату и спросил у сидящего там лейтенанта:

— Вася, кто этот тип и за что его взяли?

— А кто ж его знает. Вроде бы Ришельенко за ним ребят посылал, а что к чему — непонятно.

— Ришельенко шутить не любит, — сказал инспектор, сделав серьёзное лицо, покурил и вернулся в комнату. — Ну что ж, посмотрим, что вы здесь написали.

Он пробежал глазами каракули Бонасеева.

— Это что ж такое? — ткнул он пальцем в какой-то адрес.

— Мой адрес, — сказал Бонасеев.

— Так, — глубокомысленно произнёс инспектор. — А это кто?

— Жена моя, Катя.

— И что, жена тоже?

— В том-то и дело, что жена. И тоже. Вы представляете, жена профессора — и вдруг такое.

— Да что такое-то?

— Так я вам и говорю — вы разберитесь.

— Ну что ж, — начал сердиться инспектор, — дурочку будем валять? Ваньку валять будем? Я вас о чём просил?

— Что? — не понимал профессор.

— Фамилии, адреса, кто, сколько, кому.

— Вот фамилии… Ой, извините, её-то фамилию я забыл написать. А у неё фамилия-то моя. Когда мы расписывались, я настоял, чтобы она взяла мою — Бонасеев. Ну вот… А кто и сколько кому… Я ж вам и говорю — узнайте.

— И узнаем, — с угрозой в голосе сказал инспектор. Нажал кнопку, в кабинет вошёл товарищ с пистолетом на боку. — Увести.

— Как это — увести? — возмутился профессор.

— Молча, — ответил инспектор.

И увели бы голубчика Бонасеева. Но тут раздался телефонный звонок, и, поговорив несколько секунд, инспектор с изменившимся лицом сказал:

— Увести к Ришельенко.

И профессор в сопровождении человека с пистолетом пошёл по коридорам и дошёл с ним на подгибающихся ногах до кабинета, на двери которого была написана цифра 12. В эту дверь и ввели профессора, а через некоторое время туда же влетел инспектор, вызванный Ришельенко, и принёс свои глубочайшие извинения за происшедшую путаницу.

А далее Ришельенко вежливо поинтересовался тем, что беспокоит уважаемого профессора. Умело направляя и по ходу корректируя его рассказ о защите кандидатской и подготовке докторской диссертаций, Ришельенко в кратчайшие сроки вывел Бонасеева на финишную прямую, и на ней, на этой финишной прямой, он услышал о причастности Кати Бонасеевой к известному читателю, а тем более Ришельенко комиссионному магазину.

Как только Ришельенко услышал о комиссионном магазине, в глазах его появилась заинтересованность.

Надо сказать, что заинтересованность эта видна только авторам, и никому больше, так как майор Ришельенко — человек по натуре скрытный, несмотря на внешнюю простоватость, целеустремлённый, несмотря на мягкость подбородка, и даже, можно сказать, жёсткий, несмотря на улыбчивость и шутливость. Надо ещё добавить, что виски у Ришельенко не серебрились в отличие от многочисленных его литературных двойников. А в голове его, по мнению сотрудников, была вмонтирована электронно-счётная машина неизвестной современной науке марки. И эта машина в сочетании с вышеназванными качествами даже при отсутствии большой физической силы, которая якобы необходима сотрудникам уголовного розыска, позволила Ришельенко в короткий срок достичь погон майора, сделать замечательные дела в прошлом и продолжать их в будущем. Это он когда-то разоблачил шайку инженеров, наладивших выпуск японских магнитофонов отечественного производства. Это он когда-то нарушил цепочку по передаче за границу якутских алмазов. А в будущем ему принадлежит разоблачение дела, связанного с фирмой «Дары моря», впоследствии так широко известного.

Так что при звуках слова «комиссионный» электронно-счётная машина Ришельенко выдала ему кучу полузабытой информации. А одно имя — Анны Леопольдовны — ему не пришлось вспоминать долго. Оно тут же выплыло рядом с именем Кати Бонасеевой.

— Подруга её ближайшая — Анна Леопольдовна, жена Короля. А ещё этот мерзкий Жорик — ходит, вынюхивает, что-то привозит, что-то увозит. Как из командировки приеду, вижу — ну явно что-то происходило. Вот и сказать толком не могу, но чувствую, затянут они жену, затянут, а ведь я её люблю. — Профессор даже хотел всплакнуть при слове «люблю», но вдруг передумал.

— Не волнуйтесь, — приободрил его Ришельенко. — Вот вам бумага, запишите всё, что вам известно, вплоть до подозрений. Магазин этот мы знаем, так что постараемся жену вашу вызволить, если не слишком увязла. И этих, «студентов», перечислить не забудьте.

— Про всех не скажу, а этот Вартанян на редкость симпатичный парень, в институт поступать собирается. И ведь его хрупкую душу от липких рук оградить надо, — вдруг плакатно заговорил Бонасеев.

Но бумага уже лежала перед ним, и ему пришлось закрыть фонтан своего красноречия и пустить воду в другое русло, а именно в сторону чистого листа.

А в это время вызванный Ришельенко молодцеватый капитан, тот высокий и смуглый незнакомец, который так ловко отделался когда-то от Вартаняна, уже открывал перед Ришельенко дело № 186.

— Вот заявление от гражданки Гуцайло Н. С. о том, что у неё пропали подвески, наследство её бабушки, бывшей французской подданной. А вот объяснительная записка сына Гуцайло Н. С., спивающегося техника-технолога института слабых токов. Кому продал техник-технолог подвески, он вспомнить не мог, но деньги ещё не все потратил — четыре тысячи рассовал по разным углам квартиры. По-видимому, около тысячи уже потрачено, если учесть, что в последний месяц он пил каждый день, и не в подворотнях, а в ресторанах. Копии счетов приложены. Вот справка музея о том, что эти подвески нигде не взяты на учёт и государством не охранялись. Но о существовании таковых сотрудникам музея известно. Если эти подвески именно они, то стоимость их исчисляется не пятью тысячами, а цифрами пятизначными.

Проверены все комиссионные магазины, — продолжал капитан тихо, чтобы не слышал профессор. — В небезызвестном магазине, которым руководит наш старый знакомый Король, некоторое время назад было принято «украшение для женщин из драгоценных камней». Сдатчик вещи — Филонов, по адресу не проживающий и пребывающий неизвестно где. Украшение продано на другой день неизвестному лицу. Вспомнить это лицо никому не удалось. Да и не особенно настаивали, так как боялись спугнуть участников дела. А пятнадцать минут назад взяли какого-то Жору без документов у сквера двое сотрудников, уехавших на квартиру к профессору.