Звезды-свидетели - Анна Данилова

У него не складывались отношения с женой. С самого начала их супружеской жизни. Если прежде она восхищала его абсолютно всеми своими качествами и он просто жизни не мог себе представить без нее, да просто в ее присутствии превращался в дурака, то потом все это куда-то подевалось.

Вероника была очень красива, женственна, может быть, в чем-то глупа, но ему так нравилось иметь ее как бы в своей собственности, видеть ее каждый день, обнимать, любоваться ее телом, гладить по волосам. Удовольствий от жизни с ней было миллион! Он сам себе напоминал тогда человека, выгодно приобретшего некую дорогую и очень красивую вещь, которая нравилась ему все больше и больше. Если до брака он видел ее лишь одетой — они гуляли, ходили в гости, в рестораны, на танцы, целовались в парке на скамейке или обнимались, сидя на последнем ряду кинотеатра, — то теперь у него появилась возможность видеть ее в нейлоне и кружевах, с распущенными волосами, чувствовать ее нежное тело, вдыхать запах ее теплых волос. Она готовила ему еду, стелила постель, гладила его рубашки. Они вместе куда-то ездили, путешествовали. Он пришел в себя, лишь поняв, что запустил свою работу и из жизни исчезли та тишина и покой, при наличии которых он только и мог рождать музыку. У него появилось много новых удовольствий, наслаждений и радостей, но исчезла музыка. Его музыка! Он словно бы предал ее. Он садился за рояль, но не мог сосредоточиться. Присутствие Вероники начало его нервировать. Шелест ее шелкового халата, когда она проходила мимо него с чашкой кофе, чтобы расположиться на диване перед телевизором, сводил его с ума. Ее возня во время уборки квартиры, звуки и запахи, доносившиеся из кухни, которые вроде бы должны были благоприятно действовать на него, поскольку здесь теперь поселилась женщина, обязанная поддерживать чистоту в доме и готовить еду, раздражали его невыносимо. Он вдруг понял, что потерял свободу и самостоятельность. Теперь, прежде чем куда-то отправиться (да хоть к Рубину на коньячок или на преферанс в теплую компанию близких друзей), он должен чуть ли не отпрашиваться! И это при том, что ему-то было (положа руку на сердце) глубоко безразлично, как проводит свой день Вероника. Быть может, потому, что он доверял ей и верил — она любит его, а может, и в самом деле в ее отсутствие он просто отдыхал или пытался представить себе: ничего не было, этот брак с нею ему просто приснился. Вот если можно было бы совместить обе эти жизни — ту, которой он жил прежде, занимаясь музыкой и общаясь с теми людьми, кого он любил и с кем ему было интересно, и ту, в которой он жил бы с неназойливой Вероникой, удовлетворявшей все его скромные желания, — вот тогда он, вероятно, был бы вполне счастлив. Но жизнь-то одна, и отравлена она оказалась именно любовью и постоянным контролем со стороны его жены. Он растолстел, стал много спать, а вечера и вовсе проводил под мягким боком у жены, под негромкий звук телевизора. Жизнь его как бы приостановилась, и что ему следовало бы сделать для обретения прежней жизненной бодрости и энергии, своей творческой потенции, он не знал. Вернее, знал, но боялся сказать об этом Веронике.

А потом вдруг случилось то, чего он никак не ожидал. Их общий знакомый, очень скромный человек, талантливый композитор и скрипач, Миша Гурин, отчаянно влюбился в Веронику. И практически на глазах у их общих знакомых, на вечеринках и банкетах, повсюду, где собиралась их компания, он чуть ли не открыто стал приударять за ней. Постоянно крутился возле нее, за столом усаживался рядом с ней, ухаживал. Подливал ей вино, «обслуживал» ее тарелку, чистил яблоки, дарил ей тайком какие-то мелкие подарки, старался поймать ее руку, когда появлялась такая возможность, танцевал с нею. Германа это забавляло, но не более того. Он ждал — вот-вот появится ревность, но так и не дождался. Больше того, он все чаще и чаще представлял себе, что это не он, а Миша — муж Вероники, а он сам, Герман, посматривает в ее сторону, как бы оценивая и решая для себя: а не отбить ли у друга жену? Но и из этой игры ничего путного не вышло. Не ревновал он ее ни к Мише, ни к кому-либо другому. И это несмотря на то, что Вероника считалась женщиной на редкость красивой и умной.

Однажды она не выдержала и упрекнула его:

— Герман, ну неужели ты нисколько меня не ревнуешь?

Была ночь. Они лежали под одним одеялом, прижавшись друг к другу, и Герман, уныло припоминая прошедший день, в очередной раз констатировал, что время прошло бездарно. Они ходили с женой по магазинам, покупали ей какие-то сапоги и кофточки, потом зашли в гости к их общей знакомой, собиравшейся рожать в одиночку, не имея мужа (Вероника, непонятно чего стыдясь и сильно краснея, сунула подруге конверт с деньгами). Потом они поужинали в ресторане, затем пили чай у ее родителей, и вот — вернулись домой. Он принял душ, лег и собирался уже сделать вид, что спит, как Вероника, войдя в спальню, еще чуть влажная после душа, благоухавшая новой туалетной водой, включила лампу, растолкала его, обняла, словно обвила, своими ногами-щупальцами, и задала ему этот явно мучивший ее вопрос.

— А ты хотела бы, чтобы я тебя ревновал? — Он изо всех сил старался быть вежливым и нейтральным. Он очень боялся ее обидеть.

— Ты же видел вчера, у Барышевых, как он танцевал со мной, как прижимал к себе! Это все заметили. Он совсем потерял голову, этот Гурин!

— Но он же любит тебя, это очевидно.

— И тебе не хочется набить ему морду?

— Вероника!

— Что — Вероника? Ты ведешь себя неестественно! Мужья не должны себя так вести, когда у них из-под носа уводят жену.

— А он уводит тебя?

— Да он спит и видит, чтобы я стала ЕГО женой! Он постоянно твердит мне, что не может без меня жить и готов даже поговорить с тобой, чтобы ты отпустил меня… И все в таком духе. Говорю же, он сошел с ума!

— А ты… что ему сказала? — Герман повернулся и заглянул ей в глаза. Они блестели каким-то новым блеском. И щеки ее пылали, видно было, что этот разговор дается ей нелегко. Да, она на самом деле была очень хороша. И он вдруг обнял ее с таким, чувством, словно обнимает чужую жену. И это чувство было намного сильнее того, какое он испытал бы, точно зная, что это — его жена. Словом, он и сам запутался в своих чувствах. Но, представив себе, что в любую минуту в спальню может войти ее «настоящий» муж, Миша Гурин, он невероятно возбудился.

— Гера. Я же вижу, как раздражаю тебя! Ты перестал писать музыку, у тебя, даже если ты сидишь дома целый день, нет времени для меня. Ты остыл ко мне.

— Вероника, дорогая, но я такой, какой я есть!

И вдруг она разрыдалась. Отвернулась от него и сделала вид, что не заметила его возбуждения. Она хотела любви, которой не находила в нем. И что было делать?

Он прижался к ней, обнял со спины и сказал ей в самое ухо:

— Если ты выйдешь замуж за Гурина, я пойму тебя.

Она резко повернула к нему свое мокрое от слез лицо, и он вдруг понял: все те полгода, что они прожили вместе, он заставлял ее страдать. И вместо того чтобы любить ее или хотя бы чувствовать к ней благодарность за ее любовь, ласку и заботу, он постоянно вынашивал в себе планы как бы избавиться от нее. И всячески оправдывал это свое желание.

Ему захотелось обнять ее и попросить прощения, но даже на это у него не хватило мужества.

— Не плачь, — сказал он и провел пальцами по ее мокрой от слез щеке. — Успокойся, и давай спать. Утро вечера мудренее.

— Не думаю, что я усну! Мне нужно подумать, как я буду жить дальше, — тихим голосом, всхлипывая, проговорила она, и Герману стало ее так жаль, так жаль, что он пожалел сто раз о том, что вообще поддержал ее разговор и дал ей понять: он не будет против, если она бросит его и выйдет замуж за Гурина.

На следующий день она тихо собрала вещи и ушла.

Это потом, когда она уже жила у Гурина и ходила, счастливая, сначала со своей первой беременностью, а потом и со второй, он решил, что поступил правильно и даже благородно, отпустив ее. Но в самые первые дни после ее ухода он мучился невыносимо — чувством стыда перед женой. Даже вернувшееся к нему ощущение свободы не радовало Германа. А Рубин и вовсе обозвал его свиньей.

Тишина в квартире, буквально обложившая его со всех сторон после ухода Вероники, тоже, как ни странно, нервировала его. И, хотя он знал, что жены дома нет, она сейчас привыкает к другому мужчине, все равно подсознательно он ждал этих домашних, семейных звуков: шума стиральной машины, шипения котлет на сковородке, звяканья посуды, хрипловатого голоса Вероники, когда она напевала какой-нибудь шлягер.

Больше с тех пор никто в его квартире не жил. Время от времени он привозил к себе женщин, но потом так же и увозил или давал им деньги на такси. Он не хотел, чтобы в его постели ночевали чужие женщины! Родной была Вероника, но он «подарил» ее Гурину. Все, на этом его попытки создать новую семью и обзавестись новым родным человеком закончились.