Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Том Шиппи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он обнаружил их в поэме «Völuspá», или «Прорицание вёльвы», один из разделов которой называется «Dvergatal» («Список гномов»). В оригинале, написанном на древнескандинавском языке, приведено более шестидесяти имен, которые просто перечисляются в виде определенного ритмического рисунка. Тот же список приводится в несколько ином виде в пособии Снорри Стурлусона по древнескандинавской мифологии, написанном в XIII веке под названием «Skaldskaparmál» («Трактат о поэзии скальдов», или, можно сказать, «Искусство стихосложения»). Вот отрывок из версии Снорри — связь с Толкином очевидна сразу:
Нар и Наин, Нипинг, Даин,
Бивур и Бавур, Бёмбур, Нори,
Ан и Анар, Оин, Мьёндвитнир,
Гандальв и Вейг, Виндальв, Торин,
Фили и Кили, Фундин, Нали,
Трор и Траин, Текк, Вит и Лит[14].
Здесь приведены имена восьми из тринадцати гномов, которых Толкин отправил за сокровищами, а также родственника Торина — Дайна, его деда Трора и нечто близкое к имени его отца, Трейна. Четверо из оставшихся пяти (Двалин, Глоин, Дори, Ори) также упоминаются в этом тексте, в строфах ниже; там же мы встречаем имя Дьюрин[15], который и в «Хоббите», и в «Прорицании вёльвы» предстает как легендарный предок гномов, и прозвание Торина — Дубощит[16], или Эйкинскьяльди. В списке Снорри недостает лишь Балина — это имя хорошо известно по легендам о короле Артуре (впрочем, возможно, это лишь совпадение).
Но Толкин не просто скопировал «Список гномов» или покопался в нем в поисках имен. Скорее, изучив его, он, в отличие от большинства других исследователей, не стал воспринимать его как бессмысленную или непонятную теперь канитель, а задался целым рядом вопросов. Например, откуда в этом списке взялся «Гандальв», если вторая часть его имени — «альв» — означает «эльф», который во всех культурах совершенно четко отличается от гнома? И почему в этом списке встречается «Эйкинскьяльди» — ведь в отличие от остальных это слово непохоже на настоящее имя и выглядит как прозвище — «Дубощит»? У Толкина это, само собой, и есть прозвище, происхождение которого в итоге приводится в Приложении A (III) к «Властелину колец».
Что же до Гандальва, или Гэндальфа, Толкин, по-видимому, нашел более сложное объяснение. В первых черновиках «Хоббита» имя Гэндальф принадлежало предводителю гномов, а в первом издании книги Бильбо в то первое утро видит перед собой просто «старичка». Но даже в первом издании в повествовании вскоре упоминается его посох, а к третьему изданию (Толкин существенно менял и второе, и третье издания, вышедшие в 1951 и в 1966 годах, но об этом мы поговорим позже) Гэндальф превращается в «старика с посохом» (курсив мой). Все сложилось очень удачно. Даже теперь непременным атрибутом сценического образа волшебника является волшебная палочка, а в популярной и серьезной литературной традиции — от шекспировского Просперо до мильтоновского Комоса и обитателей Плоского мира у Терри Пратчетта — отличительным признаком мага служит посох.
Судя по всему, Толкин рано или поздно стал толковать значение первой части имени Гэндальфа как «волшебная палочка» или «посох» (что вполне правдоподобно)[17], тогда как вторая его часть, как говорилось выше, разумеется, означает «эльф». Гэндальф у Толкина, конечно, никакой не эльф, но, получается, он и не просто старик; видно, что людям не слишком сведущим (таким как Эомер во «Властелине колец») в нем вполне может почудиться что-то эльфийское. Видимо, Толкин в какой-то момент пришел к выводу, что «Гандальв» означает «эльф с посохом» и что это имя наверняка должен носить волшебник. При этом оно встречается в «Списке гномов», то есть этот волшебник каким-то образом был связан с гномами. Не может ли быть такого, что «Список гномов» сохранился именно как последнее, угасающее свидетельство о свершившемся некогда событии, важной странице нечеловеческой мифологии, вроде гномьей «Одиссеи»? В любом случае, именно так считал Толкин. Можно сказать, что «Хоббит» — это история, которая стоит за «Списком гномов» и наполняет его смыслом и которая косвенным образом задает контекст даже для «Белоснежки» и уцелевших сказок, собранных братьями Гримм.
Слова автора
Таким образом, в «Хоббите» четко обозначены две стороны: на одной из них находится представитель современного английского среднего класса Бильбо, на другой — архаичный мир, который стоит и за непритязательными народными сказками, и за их утонченными и даже героическими предшественниками. На первой стороне живут по часам и чрезмерно суетятся; Бильбо, запыхавшись, объявляет: «Вашу записку я получил только в десять сорок пять, чтобы быть точным» — и не представляет, как можно выйти из дома без носового платка. Вторая сторона — сплошь поэзия да Туманные горы, и вот уже Бильбо думает о том, как дивно было бы «носить меч вместо трости».
Разумеется, две эти стороны столкнутся, и во многом «Хоббит» как раз об этом — о столкновении стилей, отношений, моделей поведения, — хотя в итоге можно прийти к выводу о том, что не так уж они далеки друг от друга, как казалось, и что Бильбо имеет такие же права на архаичный мир и его сокровища, что и Торин или Бэрд. Однако Толкин, вероятно, ставил перед собой задачу не столько представить этот мир читателю — как говорилось выше, значительная его часть (по крайней мере, его обитатели) уже была знакома даже детям, — сколько придать ему связность, создать у читателя впечатление, что мир этот существует и помимо конкретного повествования. В «Хоббите» Толкин решал эту проблему совсем не так, как во «Властелине колец», — он гибко и настойчиво вводил в текст авторские ремарки.
Эта общая стратегия демонстрируется несколько раз уже на первых страницах книги. В начале четвертого абзаца Толкин задает вопрос от имени воображаемого читателя: «Кто такой хоббит?» — и отвечает на него так, будто хоббиты вполне обычные существа, просто читатель с ними пока не сталкивался: «Пожалуй, стоит рассказать о хоббитах подробнее, так как в наше время они стали редкостью» (курсив оба раза мой). Покончив с описанием хоббитов, автор сообщает, что матушка Бильбо была «легендарная Белладонна Тук» (курсив снова мой), опять-таки подразумевая, что это лишь один из множества хорошо известных фактов. Автор отчасти объясняет ее непохожесть на других теорией о том, будто «давным-давно кто-то из Туков взял себе жену из эльфов», и тут же сам себя поправляет (в издании
