Наследник - Марк Арен

человек десять, все в белом. Разглядела Катя и пару женщин, стоявших в стороне в черных длинных платьях, и сердце ее кольнула ревность: обе гречанки даже издалека казались стройными, красивыми, молодыми… Вот только зачем они вырядились в эти старушечьи платья?

Майкл первым поднялся на причал. Греки говорили все разом, радостно и громко. К Кате и к отцу протянулось множество рук, помогая выбраться из катера, и эти же руки подхватили ее чемоданы.

Они шли по доскам причала, окруженные радостно галдящей толпой. Перед Майклом бежал, подпрыгивая и оглядываясь, мальчонка лет семи. Хитро поглядывая на Катю, он сверкал белозубой улыбкой.

«На чем же нас повезут?» – гадала Катя, недоуменно озираясь. И вдруг все остановились, а к ней подвели ослика, рыжего, лохматого и, как выяснилось, с дамским седлом. Садиться на него было страшновато и жалко – ослик казался таким хрупким, таким слабым; вот-вот рухнет в пыль. Он недовольно покосился на Катю и потянулся мордой к ее колену. Но Майкл, прикрикнув, хлопнул его по крупу, и ослик зашагал вверх по каменистой тропе так легко, будто внутри у него скрывался мощный моторчик.

Сквозь оливковые рощи, вверх и вверх, мимо апельсиновых садов и снова вверх по узкому мостику над горной речушкой они, наконец, добрались до белого дома с голубой верандой. В человеке, который открыл им ворота, Катя с трудом узнала Андрея Кима. Небритый, в рыбацком свитере и рваных джинсах, он разительно отличался от того холеного щеголя, каким зимой приезжал в Петербург.

Еще не придя в себя после горного перехода на ослике, Катя держалась за руку отца. Майкл показывал им свой дом – скромный, но просторный, с множеством гостевых комнат и даже со столярной мастерской, и, как выяснилось позже, почти вся мебель в доме была сделана его руками.

Но больше всего Катю удивило то, что в этой глуши в сельском доме были все блага цивилизации.

Осмотрев кухню, она недоверчиво коснулась ручек смесителя:

– Здесь есть горячая вода?

– А как же.

– А для чего второй кран?

– Питьевая вода. В основной магистрали вода из скважины. А сюда поступает из горного источника. – Он подал бокалы ей и отцу. – Вы попробуйте, Николай Борисович. Не хуже нарзана.

Обойдя весь дом, они вышли на балкон, откуда открывался вид на море. На горизонте темнели едва различимые холмики далеких островов.

– Замечательное место, – сказал Катин отец, облокотившись о каменные перила и любуясь морем. Он набил трубку, выпустил облако ароматного дыма и повторил: – Да, замечательное место.

– Вы здесь живете один? – спросила Катя.

– С Андреем, – ответил Майкл. – Родных у меня нет, я рос без отца, без матери. Но так вышло, что обрел приемных родителей, а вместе с ними родню в лице целой армии кузенов, дедушек, бабушек, дядюшек, тетушек.

Снизу что-то прокричали по-гречески, Майкл, коротко ответив, соскочил с перил и подал руку Кате.

– Давайте спустимся на веранду. Скоро обед.

Как оказалось, в доме была прислуга. Невидимая и неслышная, но оставляющая после себя заметные следы. Стол был накрыт на троих. Никаких изысков, все блюда были простыми и вкусными. От вина отец отказался, Майкл тоже не стал пить. Когда же они вернулись на балкон, там уже стоял чайный столик, окруженный тремя креслами, а на отдельном столе возвышался настоящий сияющий самовар.

Все в Катиной семье были заядлыми чаевниками, и один только запах самоварного дымка доставлял ей огромное удовольствие. Майкл, как выяснилось, тоже знал толк в чаепитии. Он обошелся без китайских причуд или японских церемоний, и они смогли почаевничать по-русски, от души, с размахом.

– Дивное место! – сказал отец, вытирая вспотевший лоб салфеткой.

Майкл оглядел горы, небо, море и кивнул.

– Этот остров всегда был собственностью королевского дома. Даже в те годы, когда король был в изгнании. Как только была восстановлена монархия, здесь хотели построить резиденцию для принцесс. Но королева решила оставить все нетронутым.

– Да-а-а, – задумчиво протянул отец. – Трудно поверить, что в наше время люди вновь захотели стать подданными короля.

– Интересно, кто станет следующим президентом? – взглянула на отца Катя и сама же ответила: – Многие считают, что Деев. – И, вытянув шею к вазочкам, спросила: – А что это у вас за варенье?

– Айва, инжир, орехи, – сказал Майкл, подвинув к ней вазочки.

– Был такой общественный деятель, Василий Шульгин, – продолжая смотреть на море, начал Катин отец. – Во время Февральской революции именно он принял отречение из рук Николая II… – Сказав это, он перевел глаза на Майкла. Но тот продолжал все так же безмятежно смотреть на Николая Борисовича.

– Так вот, – продолжил Катин отец, переведя взгляд снова на море, – этот самый Шульгин писал, что однажды придет некто, кто возьмет от большевиков их решимость принимать на свою ответственность невероятные решения. Их жестокость в претворении однажды решенного. Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря и человеческие глаза. И лоб мыслителя. И что весь этот ужас, который навис над Россией, – это только страшные, трудные, ужасно мучительные роды самодержца.

– Так Деев и разглагольствует о монархии, – смакуя варенье, вставила «свои пять копеек» Катя. – Он недавно втолковывал, что это единственная форма правления, когда у власти случайно может оказаться приличный человек.

– Наверное, имеет в виду себя, усмехнулся Николай Борисович, – только вот незадача, он хочет жить, как Абрамович, а править, как Сталин… Его непомерная любовь к себе любимому застилает ему глаза. Я думаю, что когда он смотрится в зеркало, то видит там былинного богатыря. Он не знает себя сегодняшнего и не помнит себя вчерашнего. В своих глазах он уже не человек. Нет! В своих глазах он уже понятие, равное России.

– Нов том, что он востребован, виноват все же не Деев? – спросил Майкл.

– Да нет, – вздохнув, ответил Катин отец, – он следствие. Причина намного серьезней. В такой огромной стране, как Россия, каждый временный правитель по ходу дела понимает, что ничего изменить нельзя. А если его убедили к тому же, что демократия является самой оптимальной моделью, то однажды он приходит к выводу, что бардак в стране – это нормальное положение вещей. Вооружившись таким самооправданием, он отворачивается от объективной реальности, становится циником, и единственное, что его волнует, это то, что будет с ним, когда он уступит власть. Поэтому, пока в стране не будет хозяина, никакие начинания дальше благих намерений не пойдут, – закончил он, обращаясь к Кате. – Катюша, подай, пожалуйста, цукаты. Только не рассказывай маме, что мы