С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии - Анн-Лу Стайнингер

— Нет, извини. Повторяю тебе, я не знаю никого с таким именем, ни писателя, ни журналиста, ни драматурга.

— Какой драматург? Лукас пишет книги, как ты. Я знаю: я их видел, собственными глазами видел!

— Почему бы нет? Каждый год, знаешь ли, выходят тысячи книг на французском. Его книги мне просто не попадались. Его имя ничего мне не говорит.

Панайотис диву давался. У меня было чувство, что он начал сомневаться если не в моей искренности, то, по крайней мере, в моих способностях. Однажды он даже изъявил желание увидеть какую-нибудь мою книгу. У меня их, увы, с собой не было. Жаль, заметил он, потому что Лукас-то привез с собой свои книги и одну из них даже ему подарил. Уверенный, что нашел наконец способ прекратить этот бред, я тотчас попросил его принести ее мне, чтобы я мог ее прочесть и поговорить о Лукасе со знанием дела. Он кивнул, улыбаясь уголком рта, и пообещал. Как и следовало ожидать, я не увидел и тени книги Лукаса и больше о ней в последующие недели речи не заходило. Я уж решил было, что выиграл. Разумеется, зря.

Лукаса и след простыл, но Панайотис не отступался, он не мог позволить мне заподозрить его во лжи или легкомысленной болтовне о дружбе с французскими писателями. Он не спешил, поскольку я не собирался уезжать до следующего курортного сезона. Он просто ждал, чтобы я сначала признал свою ошибку. Доказательство потом. Все же он сумел-таки заставить меня написать одному другу-библиотекарю, чтобы удостовериться, что знаменитый писатель по имени Лукас действительно опубликовал книгу, написанную на Ниссосе, фото на обложке которой — да-да! — было сделано самим Панайотисом Ипсилантимонасом, фотографом от Бога. Убежденный, что это чистой воды вымысел, я забавы ради отметил в письме удивительные таланты снимавшего. Надо ли говорить, что мой друг ничего не нашел, но я вдруг понял, получив его письмо, что мне больше совсем не хочется выкладывать правду Панайотису. Я мало-помалу проникся его историями, и лучшего собеседника в кабачках у меня не было. Хоть он и раздражал меня частенько своим окаянным Лукасом, я не хотел, чтобы он потерял лицо, и притворился, будто вообще не получил ответа. Я тоже начал врать. Ради красоты жеста.

— Вот видишь! — торжествовал он. — Твой друг, верно, нашел столько книг Лукаса, что ему понадобятся недели, а то и месяцы, чтобы составить их список.

Я изображал замешательство. Панайотис со временем изменил свое мнение обо мне: опыт подсказал ему, что я не Лукас. Познакомившись со мной ближе, он теперь знал, что я не богат и не знаменит. Все впереди! — обещал он, однако, сопровождая свои слова хлопком по спине, который уложил бы мула. И потом, главное, Лукас работал не так, как я: он приехал на Ниссос не для того, чтобы писать книгу, но написал книгу, потому что турки продержали его на острове всю войну. Вот он и писал, чтобы скоротать время.

— Какую войну?

— Кипрскую, какую же еще!

— Кроме шуток?

Я вытаращил глаза; мне было любопытно, как далеко может зайти Панайотис. История принимала фантастический размах, и я невольно восхищался его фантазией. Он отвечал на все мои вопросы совершенно серьезно, прося иной раз усачей за соседними столиками подтвердить сказанное. Так, слово за слово, история Лукаса превратилась в авантюрный роман с турецкими истребителями на бреющем полете, морской блокадой, обрывами электропроводов, нехваткой муки для хлеба и бумаги для машинки, с американскими шпионами, турками, переодетыми немцами, и советскими агентами, с влюбленной в Лукаса прекрасной шведкой и бешено ревнивой англичанкой, с бочками узо и чанами рецины, надежно спрятанными в тайных гротах, с тысячами выброшенных на пляжи рыб, убитых локаторами субмарин, и с эффектным финалом, в котором неукротимый Панайотис у руля утлой лодочки вез великого писателя на соседний остров, откуда отплывал корабль, специально зафрахтованный посольством Канады для эвакуации иностранцев.

Так Лукас замечательно скрасил нам не один вечер, и к концу моего пребывания на острове я и думать забыл, существует этот человек или нет. Но Панайотис — кому же еще — вернул меня к действительности за несколько дней до моего отъезда. Отправив на почте посылку, я заметил его на террасе «У Спиро» — он махал своими длинными руками, подзывая меня. С приходом лета он сменил синюю куртку на гавайскую рубашку в желтых цветах и выглядел в ней более худым и несуразным, чем когда-либо.

Я подошел. На круглом столике, за который он держался двумя руками, словно чтобы не дать мне его опрокинуть, возлежала книга… ТА САМАЯ книга, это я сразу понял, в ТОЙ САМОЙ белой обложке парижского издательства «Сёй», украшенная ТОЙ САМОЙ фотографией Ниссосского порта, где отчетливо вырисовывался ТОТ САМЫЙ старенький красный каик на фоне синего неба, с ТЕМ САМЫМ, к стыду моему, именем автора: Жан-Люк Бенозильо[15], с его — верх иронии! — дарственной надписью греческими буквами Моему другу Панайотису за стаканчиком рецины и с подписью Лукас.

В конечном счете единственным вралем в этой истории оказался я, и мне трудно было утешиться мыслью, что эта книга, совсем новенькая, была, по всей вероятности, единственной, которую Панайотис когда-либо держал в руках, ибо, по его собственному признанию, читать он не умел ни по-гречески, ни по-французски. Я спрашивал себя в дальнейшем, что, если в своих перегибах он куда чаще встречал истину, чем я, что, если поток пресной воды под морем, канадский ледокол, гигантский спрут и турецкие самолеты на бреющем полете были более правдивы, чем мои благоразумные наблюдения за островной жизнью? Я нашел моего учителя, и в моей памяти книга Лукаса отныне окончательно скрепила то неудобное сродство, что всегда связывало меня с ниссосским вралем, сродство, которое жители острова, при всей своей неграмотности, распознали с первого взгляда с уверенностью устных цивилизаций, отличающих человека слова от человека дела.

А на тот момент Панайотису хватило деликатности пощадить меня и не бахвалиться. Эта история осталась между нами, и я готов поручиться, что никто на Ниссосе так не вкусил ее соль, как он.

Полгода спустя я — а как же иначе? — послал ему мою собственную книгу с дарственной надписью Моему другу Панайотису. Я не получил ни благодарности, ни письма в ответ. Я их и не ждал, ведь Панайотис не умел ни читать, ни писать. Мне и сегодня нравится думать, что еще долго, столь долго, сколь жизни дарует ему Господь, он будет рассказывать заезжим фомам неверующим о мудреных книгах, которые у него есть и которых он не читал, но умеет угадывать их суть, размахивая для пущего правдоподобия руками.

Аурелио Булетти

Короткие рассказы

© Перевод с итальянского А. Ямпольская

Аурелио Булетти [Aurelio Buletti; p. 1946] — поэт, прозаик, учитель итальянского языка в средней школе Виганелло и Лугано, где преподавал на протяжении 37 лет. По собственному определению — «короткий писатель», чьи произведения не занимают много места на странице (например, стихотворение «Пессимизм» состоит из одной строчки: «Солнце — бренная звезда»). Склонность к лаконичности Булетти объясняет так: «Тот, кто пишет стихи, не должен много говорить, потому как такой человек — чудак, пускающий солнечных зайчиков, и если людям интересно смотреть на маленькие светлые пятнышки, отраженные его зеркальцем, то сам чудак им неинтересен». Игра слов, смыслов, юмор, ирония, эксперименты с формой присущи поэзии и прозе Булетти, обладателя премии Шиллера. В 1979 году вышел первый сборник его стихов «Берег солнца» [ «Riva del sole»], затем были изданы книги «Не лучшему, не самому красивому» [ «Né al primo né al più bello», 1979], «Третья тонкая книга стихов» [ «Terzo esile libro di poesie»,1989]. Все они переведены на французский язык. В период с 2001 по 2010 годы были опубликованы еще пять маленьких сборников, среди которых выделяется «Rosa shopping» [2005] — это и каталог керамических изделий, и художественный альбом, и сборник поэтических фрагментов, где диалектизмы и разговорные фразы подчинены правилам итальянского стихосложения. В 1984 году увидели свет «Тридцать коротких рассказов». Булетти и в прозе стремится развлечь себя и читателя, направляя свое зеркальце на разные поверхности реальности.

Перевод публикуемых рассказов выполнен по изданию «Trentarac contibrevi» [Bellinzona: Edizioni Casagrande, 1984].

1. Одно швейцарское привидение обожало шоколад — особенно молочный или с фисташковой начинкой, но, поскольку у привидения не было рук, чтобы разломить шоколадку, и не было рта, чтобы ее съесть, всякий раз оно лишь измазывало шоколадом свою белую простыню. Из-за чего прочие привидения, жившие в том же замке, все больше его сторонились. Бедное привидение так страдало, что забилось в самую дальнюю каморку в самой высокой башне; когда остальные привидения после еженощных вылазок прятались по тайникам, оно выходило и до смерти пугало бывших товарищей жуткими стонами.