Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

— Тут всем очень нужно, — невозмутимо произнесла секретарша.

Максим присел на крайний стул в углу, чувствуя, как волна стыда заливает лицо… «Пришел к папеньке жаловаться… На что? На кого? На самого себя, — лихорадочно металась мысль. — Небось Саша Черемшанов просто пошел и получил путевку… И никто за него не хлопотал, не старался. Да и сам он не позволил бы этого… Или Бесхлебнов… Собрался и поехал на целину. Надо уйти сейчас же. Чего доброго, выйдет отец, увидит, спросит, что нужно, и тогда хоть проваливайся сквозь землю. Что я ему скажу тут при всех?»

Странное дело: Максим меньше всего думал, что за обитой черной кожей дверью сидел отец, которого он и чтил, и любил, и меньше всего боялся. Ему казалось: там, в служебном кабинете, сидел кто-то другой, чужой, которому нет никакого дела до его сомнений. Сама обстановка: строгость приемной, ожидающие посетители, множество телефонов, громадный стальной сейф в углу — все это усиливало впечатление официальности и недоступности.

Максим сидел как на раскаленных угольях и все больше убеждался, что избрал неподходящее место и время для объяснения с отцом. Он уже хотел незаметно уйти, как вдруг дверь кабинета отворилась и вышел отец, окруженный посетителями и сотрудниками. Максим почему-то сразу оробел и, вместо того чтобы подойти к нему, остался сидеть. Он увидел, как все посетители — а их было человек десять — окружили Страхова, обращаясь каждый со своим делом и наперебой задавая вопросы.

Гордей Петрович медленно подвигался к выходу, пытаясь пробиться сквозь людской заслон и что-то отвечая на ходу. Максим удивился виду отца: это был тот и не тот человек. Фигура его казалась здесь значительно выше, величественнее, глаза смотрели мимо людей с холодной озабоченностью, словно видели перед собой все те же вещи, что ярусами громоздились на первом этаже.

И отвечал отец каким-то скучноватым, серым голосом, глухим и ровным, слова произносил отрывисто.

— Запаздываете с нарядами, — сухо говорил кому-то Гордей Петрович. — Я за вас заказы писать не буду. Не получите требуемого — пеняйте на себя.

Страхов был уже близок к двери, он мог наконец вырваться из людского кольца и исчезнуть. Максим поднялся со стула и спрятался за чьими-то спинами. Гордей Петрович по-прежнему разговаривал с каким-то толстяком, требующим партию телевизоров. Страхов так и не заметил сына, сопровождаемый завмагами, вышел из приемной. Максим не решился догнать или окликнуть его.

Первый, кого Максим встретил в институте, был декан факультета Василий Васильевич. Он шел по безлюдному коридору и, увидев Максима, как-то странно — не то смущенно, не то насмешливо — взглянул на него.

Аудитории были уже пусты, экзамены закончились, и только кое-где слонялись еще не разъехавшиеся, жившие в общежитии студенты. Максим поклонился декану и хотел остановиться, но тот еще насмешливее взглянул на него и с чрезмерной торопливостью зашагал к своему кабинету.

«Неужели ему все известно?» — подумал Максим, и у него неприятно засосало под ложечкой.

Все же у самой двери он догнал декана и, чтобы проверить, знает ли он о ходатайстве, спросил, когда и у кого можно получить путевку.

Василий Васильевич приостановился и, удивленно глядя в глаза Максиму, ответил:

— А вы разве до сих пор не знаете, Страхов, у кого получать? Все уже получили, а вы все ходите и спрашиваете. Идите к директору.

— Извините, — смутился Максим и подумал: «Знает».

Декан скрылся за дверью. И эти сухость и торопливость, с какой он ответил, наполнили душу Максима холодом.

В канцелярии директора стояли и вполголоса разговаривали двое студентов, не перешедших на пятый курс. Вид у них был понурый.

— Анна Михайловна, я хочу получить свою путевку, — подходя к секретарю, пожилой женщине с добрым лицом, сказал Максим.

Такой же странный, как у декана, как будто внимательно изучающий взгляд был и у добрейшей, всегда ко всем ласковой Анны Михайловны.

— Вам путевку еще не выписали… — ответила она. — Вы, кажется, подавали заявление в Степновск? Вам придется зайти к директору.

— Почему? Разве не у вас получать? — притворно удивился Максим.

Мучительный стыд, какой он испытывал в приемной отца, и здесь завладел им.

— У меня, но… — замялась Анна Михайловна. — Директор распорядился путевку вашу задержать.

Максим потупился: все было ясно, ходатайство уже получено в институте.

— А Черемшанов и Стрепетов? — спросил он.

— Уже получили. Еще утром. Им, кажется, даже подъемные выдали, — словно радуясь за Славика и Сашу, сообщила Анна Михайловна.

— Но почему же мою задержали? — опять не совсем искренне возмутился Максим.

Анна Михайловна пожала плечами:

— Вот этого, Страхов, я не знаю. — И кивнула на дверь: — Зайдите к Георгию Павловичу. Он у себя.

Максим сознавал, что приближается какая-то небывалая, решающая минута. Как он ненавидел сейчас своего ходатая, этого невидимого всесильного Аржанова. Он был словно в чаду. Что скажет директор? Накричит, возмутится, начнет стыдить или скажет, что для него-де, Максима Страхова, не обязательно уезжать куда-либо.

К счастью, Георгий Павлович был один. Когда-то этот мрачный с виду человек был отличным преподавателем, дотянул до доцента, потом его назначили директором; черты педагога-ученого уступили место повадкам администратора-хозяйственника. Теперь он разговаривал со студентами чаще всего бесстрастно и сухо. Лишь изредка он менял тон: с третьекурсниками он говорил более вежливо, со студентами старших курсов и отличниками — даже с некоторым уважением, с неуспевающими и лентяями — как с нерадивыми мальчишками-школьниками — небрежно и грубовато.

Сейчас перед ним стоял не студент, а инженер, за которого кто-то хлопотал в министерстве, и с ним надо разговаривать как с равным.

— Вы просили меня зайти, — пробормотал Максим.

— Да. Вашу путевку, Страхов, я распорядился пока не выдавать, — сказал Георгий Павлович, откидываясь на высокую спинку кресла. — Поступило указание из. Министерства высшего образования оставить вас в Москве. Вы что, не хотите ехать на периферию? Да вы садитесь…

Максим продолжал стоять. Краска заливала его лицо, уши горели. Тон директора был вежливым, но глаза, казалось, струили насмешку и чуть заметное презрение.

— Конечно, мы не имеем теперь права выдать вам путевку… М-м-да. Мы сожалеем… Комсомольская организация против. Все усматривают в этом протекцию, Страхов. Мы бы не хотели. Вы были неплохим студентом, и, должен прямо вам сказать, вы нас подвели. Очень подвели. Вон сколько специалистов мы недодаем на стройки первой важности.

Георгий Павлович медленно растягивал слова, как бы наслаждаясь душевными муками Максима и мстя ему за чьи-то хлопоты, за то, что кто-то сверху попытался вырвать его из числа молодых инженеров.

— Не ожидал, не ожидал, — сердито подытожил директор. — Ну что ж… Все ясно. Идите. Вы получите направление не в Ковыльную Степновской области, а в Министерство речного транспорта.

Максим подался всем туловищем к столу, протянул руки:

— Георгий Павлович, не хочу я в министерство! Дайте мне мою путевку, — запинаясь, торопливо стал он просить. — Я поеду в Степновск вместе с товарищами. Пожалуйста, прошу вас.

Директор удивленно взглянул на него, пожал плечами:

— Ничего не понимаю. То вы не хотите ехать, то проситесь… В чем дело?

— Это не я просил! — выкрикнул Максим. Он чуть не назвал, кто именно хлопотал за него, но нежелание выдавать отца, мать вовремя остановило его. Он сменил просительный тон на требовательный и добавил мрачно: — Прошу выдать путевку. Я сейчас пойду в комитет комсомола и подам заявление… Почему вы, не спрашивая моего желания, не побеседовав со мной, распорядились не выдавать?

— Это еще что такое? — закричал директор. — Что это еще за требование? Ведь я не имею права теперь выдавать путевку, если есть такая бумажка. Сегодня получил ее из министерства. Вот, читайте.

Максим взял бумажку и пробежал ее глазами. В ней предписывалось: выпускника такого-то направить в распоряжение речного министерства. Коротко и ясно.

— Ну? Понятно? — спросил Георгий Павлович. — А теперь скажите, Страхов, как было дело? Кто так постарался за вас? Папа, мама или еще кто?

— Не знаю, — потупив глаза, солгал Максим. — Да это не так важно. Выдайте мне путевку. Вот и все.

Директор помолчал, снисходительно улыбнулся:

— Скрываете? Ладно. Конечно, в таких делах в первую очередь стараются добрые родители. Путевку я вам выдам, только я должен сначала сообщить о вашем протесте в министерство. Вы пойдите пока в комитет комсомола и сами рассейте это недоразумение. Через полчаса зайдите ко мне.

— Спасибо, — мрачно поблагодарил Максим и, круто повернувшись, так и не взглянув в глаза Георгию Павловичу, вышел.