Призрак Адора - Том Шервуд

– Зачем? – возмутился я.

– Затем, – спокойно прозвучал ответ, – что человек, потерявший много крови, внезапно падает в обморок, и надолго. Ты хочешь случайно встретиться с этим вашим убежавшим и упасть в обморок? Так-то. Ешьте – и спать. В порт пошлите одного из матросов. Или обоих: в доме сейчас достаточно мужчин для охраны. Если нужно – пригласите констебля, заплатите ему, пусть сидит у дверей, никого не впускает.

– Нет уж, – махнул я здоровой рукой. – Хватит нам на сегодня констеблей. Давай чего-нибудь наскоро выпьем, Бэнсон, а то действительно что-то в сон клонит.

Через четверть часа я уже спал. Последнее, что я слышал перед сном, – звон убираемой посуды и тихий горестный шёпот: “Томас…”

Проснулся я оттого, что в плече у меня торчала раскалённая игла. Терпеть, конечно, можно, но всё-таки очень, очень больно. Эвелин, сидя рядом на стуле, спала, склонив голову ко мне на подушку. Я тихо, оберегая плечо, привстал, дотянулся и поцеловал жену в крылышко носа. Она, не открывая глаз, улыбнулась, подняла руку, на ощупь коснулась моего лица.

– Болит? – спросила она шёпотом.

– Если бы знала, Эвелин, как ты красива, – вместо ответа сказал я.

– Хочу, чтобы мне встретился ангел, – открывая глаза, прошептала она. – Я бы ему сказала: “Забери мою красоту, только пусть Томасу не будет больно”.

– Ангелы бескорыстны, милая. Да и красоту тебе отдавать незачем.

– Тебе разве не больно?

– Ну, если бы было – я бы уже пищал. Нет, совсем не больно.

– Ах ты милый мой маленький лгун. Я же всё вижу.

– Интересненько, что же ты видишь?

– Мне серый лекарь один секрет открыл. Когда человеку хорошо, у него зрачки большие, широкие. А если ему плохо, то наоборот. Вот я вижу сейчас, что твои зрачки – крохотные, как иголочки. И понимаю, как тебе тяжело. И это меня очень мучает. Ты ведь не полежишь денёк-другой? Ты ведь сегодня же встанешь?

– Что за рана у Бэнсона? – переменил я разговор. – Опасна?

– Нет. Там небольшой укол, только рваный, в четыре грани. Потому и крови насочилось много. Ему нельзя глубоко дышать – кожа на груди натянется и струпик лопнет. Нельзя бегать, смеяться, поднимать тяжёлое.

– Ладно. Будем ходить медленно и дышать осторожно. Попроси Ноха, пусть наймёт нам экипаж. Да не кэб, а какую-нибудь коляску с мягкими рессорами. Нужно ехать, искать Эдда и Корвина. Бэнсон встал?

– Давно поднялся. Они сидели с Нохом, зашивали его держалку для пистолетов.

– Мо-лод-цы.

Я попробовал встать и тут же забыл о плече. Страшная боль скрутила и дёрнула ногу. Вот так так, Томас. Как же человеку может быть так больно? Нельзя, чтобы Эвелин видела. Терпеть, надо терпеть, Томас!

Из-за боли я не помнил, как мы собрались, вышли из дома, как сели в карету и поехали в порт.

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Коляска остановилась у края пристани. Я осторожно сошёл. Глянул на гавань – и сердце моё замерло. Замерло, став вдруг тяжёлой чугунной гирей, как и правое плечо. Бэнсон встал рядом, со свистом выдохнул сквозь зубы. “Дукат” с чёрным, обгоревшим бортом стоял, круто завалившись набок. Мачты склонились, как подпиленные деревья. Реи нависли над самой водой. С невидимой нам, наклонившейся палубы, скрытой обгоревшим бортом, поднимались струйки дыма и пара.

Сердце пустилось в толчки лишь тогда, когда я увидел, что из-за борта выворачивает и устремляется к нам наша шлюпка. Восемь человек гребцов, рулевой. Комплект полный. Да марсовый на мачте – увидел ведь нас, сообщил. Значит, люди целы. Что с кораблём?! Скоро, ох скоро узнаем. Мы молча смотрели. Рядом лениво прохаживались обычные в таких случаях зеваки.

Шлюпка подошла, и, пока гребцы её швартовали, Бариль, пробираясь к нам с кормы, испуганно причитал:

– Горе, беда, мистер Том! Ночью кто-то взорвал корабль! В дальнем борту дыра – лошадь проедет. Пожар-то мы к утру сбили, но на плаву едва держимся, воду помпами [8] качаем.

– Кто взорвал?! – захлёбываясь от боли и злости, выговорил я.

– Чужие люди ночью, мистер Том, незаметно на шлюпке подошли и влезли на палубу. Но мы не спали, мистер Том, мы сразу их взяли в кольцо, а они заряд взорвали, у них с собой порох был. Вместе с собой взорвали, вот дикари-то! Едемте скорее, мистер Том, мы не знаем, что делать!

Мы медленно спустились в шлюпку. Нас осторожно приняли и усадили: знают, похоже, что я ранен. Шлюпка отвалила от каменного мола и рванулась к “Дукату”.

– Из наших кто пострадал? – спросил я убитого горем боцмана.

– Только не бейте меня, мистер Том, – понизив голос, прогудел Бариль, и хитроватая ухмылка полезла на его лукавую рожу. – Всё это я кричал для толпы на берегу. Мистер Стоун приказал. А мы все живы, и корабль целёхонек.

– Как? А что это? – я ткнул пальцем в горелый, с сильным креном “Дукат”.

– Нападение, мистер Том, было настоящее. Из наших четверо ранены. Из гостей взять никого не удалось – бились, как бешеные. Пришлось порубить их всех, и все сейчас лежат на палубе, парусом прикрыты. Мистер Стоун распорядился, чтобы вам показать. А заряд-то, что они с собой привезли, мы в их же шлюпку спустили, завели за дальний борт, чтобы с берега не различили, да взорвали. Тут же облили корабельный-то борт смолой и подожгли. Ну как будто у нас пожар. А как только смола до дерева выгорела – потушили. Потом все пушки перетащили на одну сторону, и балласт, и груз в трюмах. Славный получился крен, а?

– Гад ты, Бариль.

– Но, мистер Том! Мистер Стоун сказал, чтобы горе было натуральным. Чтобы даже вы поверили. Он сказал, что на берегу обязательно будет кто-то из тех, кто ночью нападавших-то послал! Ну, чтобы узнать, как вышло дело. Мне велено кричать и плакать. И чтобы лицо было растерянное. Вот и всё, мистер Том, а я тут ни при чём вовсе. Не будете бить?

– Нет, Бариль. Я тебя по-другому накажу.

– О-ох! А как?

– Выпьешь две пинты рома и пойдёшь спать.

– Хо-о! – протянул кто-то из гребцов. – Мне бы такое наказание!

Бариль бросил в сторону голоса короткий, пристальный взгляд и ссёк его, как топором. Порядок на корабле, порядок.

И в самом деле. Несмотря на крен – всё на местах, палуба прибрана, паруса обтянуты. На баке – бугорчатый, в бурых кровавых пятнах брезент. Возле него, поджидая нас, стояли Давид и Энди Стоун. Мы подошли, поздоровались.

– Открывайте, – нетерпеливо сказал я.

– Ох ты-ы! – воскликнули разом я и Бэнсон, когда матросы проворно закатали брезент. Одиннадцать тел, среди них – мускулистый и смуглый, в атласных, залитых кровью штанах. Лицо закрыто занавесью с глазами-дырками. Не наш, точно, но вот и наш – с краю, и тот же наряд, и та же маска. Только в груди сбоку – огромная рана. Лежит чуть в стороне от прочих. Чёрная ткань маски обтягивает череп, топорщится на носу и подбородке.