Грусть улыбается искренне - Александра Яки

Витька, подтянув широкие тёртые джинсы, с одного маху запрыгнул на парапет фонтанчика и, свесившись со старой ржавой ограды, заглянул на дно, где вместо воды, к сожалению, валялись только мусор и старые железяки.

— И как давно, интересно, всё это работало? — риторически поинтересовался он.

— До нашего рождения так точно… — Инга отвечала, не глядя на мальчишку, — её, видимо, куда больше интересовали две дерущиеся вороны. Витя хмыкнул и слез с парапета, с досадой оглядывая рукава. Всё-таки ржавые ограды не упустили возможности оставить след в истории его кофты. — У тебя когда днюха, кстати? — спросил он, уразумев наконец, что одними скверными выражениями грязь не удалить.

— Седьмого июля, — ответила девушка. Они с Виктором пошли вдоль самшитовой аллеи.

— Ха, а я тебя старше! — он довольно потёр руки. — У меня в мае.

— Старше-старше, ты разве сомневался? — Инга посмотрела на парня снизу вверх, и его самого разобрал смех, поскольку выглядела она действительно кнопкой.

Не доходя КПП, ребята свернули на тропинку, ведущую на внутренний двор. Солнце гигантским красно-рыжим пятном реяло над поликлиникой, заставляя столбы, сосны и неказистые кустики отбрасывать причудливые длинные тени, уползающие на автостоянку. Туда, на миг блеснув отражённым в лобовом стекле лучом, не спеша въехала легковушка и затормозила, подняв возле себя пыльное облако.

Скамейки стояли рядочком на влажной чёрной земле. От сырости и недостатка солнца, которое заглядывало сюда только на закате, трава на внутреннем дворике не росла. Вдоль дороги лежали собранные кучками листья. Двое докторов курили на крыльце. Косо поглядывая на них из окошка, смеялись и перешёптывались молоденькие выпускницы медвуза.

Крикливые стайки птиц торопились на ночёвку.

— О… Двойки летят, — заметил Виктор, с уже привычной грустью глядя в небо. — Мы в детстве приседали на корточки, чтоб в школе не схватить пару. Только не помогало. Если мозгов нет, садись-не садись — один фиг.

Инга улыбнулась.

— Ты это о себе, что ли, «мозгов нет»? — спросила она удивлённо. — Чушь. Ты ж умный, думаешь, это не видно?

— Ой, да что тебе там видно?! — брезгливо кривясь, расхохотался Витька. — Ты мой дневник видела? Видно ей…

Уж каким-каким, а умным его в последнее время точно не называли. Они с друзьями ещё с восьмого класса прослыли двоечниками. Так аркашкоподобные грамотеи их шепотом и называли — «двоечники, которые весь класс вниз тянут…» Но только шёпотом, иначе, если б кто вслух тупицами их окрестил, исход мог быть плачевным. В первую очередь для окна, в которое вылетел бы осмелевший ботаник.

— Видала я ваши дневники… — отмахиваясь, сказала Инга. — Хоть с тобой спорить и бесполезно, но ты лентяй просто, но не дурак.

— Но-но-но! — Витька вскочил, почувствовав прилив буйной энергии. — А по-твоему, надо с учебниками сидеть день и ночь, света белого не видя?! Человек для учёбы вообще не создан. Доказательство тому: он от неё устаёт! Сама подумай, юность — самое прекрасное время в жизни, которое не вернёшь! И что же? Тратить его на синусы-косИнусы?! Это увольте! А когда же жить?!

— Если постараться, то время можно найти для всего. Как говорят, желание — тысяча возможностей, нежелание — тысяча причин.

— Ты мне гнездо на голове не вей! — язвительно ухмыльнулся Виктор и, обуздав гнев возмущения, снова сел на скамейку. — На философию потянуло?

— Да, — закончила девушка, прямо и уверенно, но всё же забавно глядя ему в глаза, и откинулась на спинку лавочки. В темнеющем небе кружили голуби. О чём-то споря и разговаривая на своём, на птичьем языке, они рассаживались по верхушкам тополей, высоких орешников, каштанов и готовились ко сну. Лёгкий ветер пытался помешать их планам, но усилия шли насмарку.

Инга закрыла глаза.

— Чего такое? — несколько обеспокоился Витя.

— Всё нормально, — последовал спокойный ответ. — Слушай, в сети как-то прочла:

Нет больше сил в запасе у негоБыть выше всех, лишь кроме Бога самого…Он долго мучался, держась над всем Олимпом выше,Но постепенно тая, городские крышиУгасли, погрузились в красные тонаВ тот цвет и свет его мучений,Где не бывает сна…[1]

Пожав плечами, мальчишка прищурил одно хитрое око и недовольно покосился на девочку.

— Ой-ой-ой, — обезьянничая, пропел он. — Поэзию вспомнили! Не верю я этим писакам! — Витька чувствовал, что внутри растёт азарт поспорить. — В школе просто тошнит от мальчиков-зайчиков, которые томно склоняют головку, делают грустненькую мордашку и начинают типа с выражением читать. И все в восторге! А мне аж противно. Фиг с два они хоть что-то понимают и знают о том, о чём рассказывают. Аркашка нецелованный, а о любви, гаденыш, такие рифмы плетёт! Брехун.

Девушка открыла глаза и села ровнее, скрестив руки на груди.

— Зачем же так сокрушаться? — Инга выглядела несколько удивлённой. — Мало ли какие там у вас в школе Аркашки… Пусть читают как хотят. А мне просто нравится стих и вечер. Вот и всё.

Не дожидаясь более никаких реплик, девушка встала, направившись меж клумб к крыльцу.

Витька постоял пару секунд, мешкая, и потом всё-таки решил догнать её. В самом деле, с чего было так яро спорить и что-то доказывать? Каждый ведь останется при своём мнении. Просто мальчишке всегда казалось, что это выпендрёж. Но что до Инги, так он знал, что она не стала бы притворяться. Значит, девчонке и впрямь нравится всё это рифмоплётство… Что ж: чем бы дитя ни тешилось…

— Сменим тему? — предложил Виктор, ухватив её под руки и немножко даже приподняв над землёй.

— Да уж, на более нейтральную, — согласилась Инга, опасливо глядя вниз до тех самых пор, пока парнишка не поставил её на ноги. — Что-то ты буйный сегодня.

— Сам в шоке, — Витька пожал плечами. — Ну вот буйствую, пока буйствуется! А то сегодня утром Тамара опять уколы какие-то подозрительные делала… Может, вскоре слягу, как тогда. Будешь мне еду приносить, аки престарелому. Уж не до буйств будет…

Девчонка с лёгким сожалением в глазах похлопала парня по плечу.

— Да ладно прибедняться. Это от вредных ваших привычек всё. Ты ещё ничего, а Шпала наш первые две недели лежал пластом, вообще не вставал.

— О, так раз я такой крепкий, может, покурить немного можно? — спросил Витя, с опаской поглядев на девочку.

— Да пожалуйста, — хихикнула она. — Только погоди, я Тим-Тиму скажу, чтобы он реанимацию на вечер забронировал.

Витька вздохнул, смирившись.

— Докатился… Не курю, не пью. Зато стишочки слушаю.

— О ужас, — иронично сказала Инга, крепко взяв его за руку. — Молодо-зелено, Витька. Сколько ты ещё не понимаешь.

Парень хотел возразить снова, но передумал. Хватит на сегодня.

Птицы почти расселись и угомонились. Алое солнце давным-давно закатилось за поликлинику. Начинало смеркаться; на первом этаже и в некоторых палатах загорелся свет. Инга плелась рядом молча, со странной отрешённостью в глазах, глядя в пустоту, точно слепая. Она сбивала с толку и переменами настроения, и отходчивостью, и терпением, и словами своими. Ведь это он, Виктор, собирался её учить жизни: быть смелее, давать отпор, вести себя наглее… А что слышит? «Молодо-зелено, Витька» от собственной ученицы? Глупость какая-то несусветная.

Виктор не зря вспоминал «подозрительные» уколы.

После душа он почувствовал слабость. И хоть недомогание сперва казалось лёгким и ненавязчивым, парень знал, в какое отвратительное состояние оно может перерасти. Когда вся больница готовилась ко сну и в палатах зажигался свет, Витька в очередной раз отказался от ужина и ушёл к себе.

Бабушка всегда говорила ему, что сон — лучшее лекарство, и мальчишка решил тем вечером внять её совету. Кое-как убедив Ингу в том, что он чувствует себя терпимо и ни в чём не нуждается, Виктор закрылся в боксе. Его окошко так и осталось тёмным до самого утра.

Сон спокойным не был. Он видел широкое поле с высоченными колосьями пшеницы. Всё вокруг нещадно заливало палящее солнце, вдали дрожали размытые миражи, а тропинка, по которой шёл Витька с мамой и друзьями, настолько высохла от жары, что от малейшего движения в небо взмывал столб пыли. Он отошёл чуть в сторону и обернулся на попутчиков — но не увидел их: солнце палило настолько ярко, что болели глаза. Жара усиливалась и усиливалась… Витька слышал их голоса, звавшие идти дальше, но из-за дурственного света, как на негативе фотоплёнки, видел только чёрные неясные силуэты. Ему хотелось пойти, но горячий воздух сводил с ума и спутывал мысли. Ни ветерка, ни воды поблизости, ни тени.

— Эй, алё, поднимайся… Э-эй.

Виктор сонно повернулся, приоткрыв один глаз. Над ним нависало упитанное личико, разукрашенное, как у матрёшки.