Грусть улыбается искренне - Александра Яки

— Самочувствие как?

— Нормально, — девушке явно не терпелось поскорее освободиться.

— Где ж нормально? Синяки на руках опять появились, — медсестра пристально окинула девчонку взглядом. — Ладно, посмотрим. Только пока осторожней, я тебя прошу, — сказала Тамара, ловко отсоединив трубочку.

Девушка благодарно кивнула и, взяв из тумбочки резинку, наспех затянула хвостик. Пока медсестра отвлеклась на Лизку, показывающую ей очередной художественный шедевр, Инга кое-как завязала шнурки и, захватив направление с врачебными закорючками, быстро подошла к Витьке. — Пошли скорее, пока Тамара не решила, что мне надо ещё полежать.

Ребята миновали столовую. В коридоре висела тоскливая тишина, нарушаемая только Сашкиным смехом из столовой и старательным сопением студента-практиканта, который возился с грудой белья, свалив её кучей на старую каталку. Поломанная лампа окончательно погасла. Виктор, зевая от местного полумрака, лениво открыл двери в холл.

Сам того не ожидая, парень окунулся в лёгкий, чуть холодноватый воздух, залетавший в приоткрытую форточку на лестничной площадке. Утреннее бело-жёлтое солнце, переливаясь, светило в четыре высоких окна, заставляя щурить глаза. Он вдохнул полной грудью, чувствуя, как «заплесневелое» настроение наливается дневным светом.

Инга сложила ладошку козырьком, пытаясь разглядеть утренний пейзаж, открывающийся с четвёртого этажа. В стёклах многоэтажек отражались тысячи маленьких апельсинов солнца.

Ребята спустились по лестнице. Этажом ниже столбом стоял сигаретный дым, выдавая размытые очертания солнечных лучей в воздухе. Витькины глаза заслезились, и парень чихнул.

— Будь здоров, — пожелала Инга, несмело взяв его за руку, но потом почему-то застеснялась и отпустила.

— Ты чё? — взяв инициативу, он сам легко приобнял девочку.

Инга взглянула на Витьку чуть воспалёнными глазами. Она как будто хотела что-то добавить, но, промолчав, с каким-то скрытым отчаянием просто прижалась к его груди. Дальше они так и пошли, точно привязанные друг к другу. Виктор теперь понимал: она просто устала быть одной, переживать боль только наедине с собой, не надеясь даже на самую малую дружескую поддержку. Холодной, неприступной девчонке, оказалось, просто не хватало тепла.

Тоскливое, тягучее утро плавно перетекало в такой же день. Солнце торопилось в зенит, стараясь согреть весь город, никого не обделив теплом. Лишь изредка ему пытались помешать маленькие, как лепёшки, тучи. Прохладный и светлый день дрожал над крышами. Осень всё никак не могла взять власть в свои руки, заставив разгулявшуюся летнюю погоду отправиться на законный отдых.

Виктор смотрел в окно на старый, давно уже не работающий фонтан. Чуть дальше, за невысокими голубыми елями, виднелась узкая асфальтированная аллея и проволочный забор, за которым и заканчивалась территория больницы. По аллейке не спеша прогуливалась женщина с розовой коляской. У фонтана, присев на бетонный парапет, вели беседу доктора. На фоне пожухлой травы сочно зеленели высаженные в ряд самшиты, слегка колышимые лёгким ветром.

Витька шаркал ногами, печально плетясь тёмным коридором-колбасой первого этажа. Инга на ходу старательно прижимала ватку к вене, пытаясь хоть как-то остановить кровь, не прекращающуюся с тех самых пор, как у неё взяли анализ. Витька молча наблюдал. У него крохотная ранка уже затянулась, оставив след разве что в памяти.

Никто из них особо не торопился обратно в отделение. Ни Инга, ни Виктор вслух об этом не говорили, но на каком-то подсознательном уровне понимали всё без слов. Ведь с первого этажа «потусторонняя», внебольничная жизнь казалась совсем близкой. А поскрипывание дверей главного входа напоминало о свободе. Хоть выписка этим ребятам пока не светила, созерцание живущей природы было всё же лучшим занятием, чем заточение в тёмном коридоре на четвёртом этаже.

Инга казалась странной, отвечала боязливо и односложно.

— Я что, кусаюсь? — Виктор напустил на лицо обиженное выражение.

— Нет. Ты сразу глотаешь… — ребята подошли к лифту. — А если серьёзно, то просто я не думала, что ты захочешь со мной дружить, понимаешь? — попыталась объяснить девушка, от волнения запинаясь почти после каждого слова. — Не представляю, как дальше общаться. Вот и всё.

Витька нажал на кнопку вызова.

— Да ладно уж. Я не требую душу выворачивать, — он улыбнулся. — Достаточно начать с того, где ты родилась, ну или там в какой школе учишься…

Судя по тому, что лёгкая улыбка коснулась-таки её губ, Ингу заданные вопросы своей простотой обрадовали. Лифт раскрылся, громыхая дверьми, и ребята вошли внутрь.

Инга нажала на кнопку с четвёркой.

— Это-то не сложно, — сказала она. — Тебе только слушать не надоест ли?

— Валяй уже, — нетерпеливо просипел Витька.

Выходя на своём этаже, девчонка, начав говорить, почему-то застенчиво снизила интонацию.

— Я на севере родилась. В Североморске. Там же и в школу пошла. А здесь у меня жила прабабушка. Она и попросила нас с мамой приехать посмотреть за ней. Вот и переехали, а потом и привыкли к новому месту и уезжать обратно на север пока не планируем.

— А я догадывался, что ты не местная, — Витька пропустил девушку и следом сам вошёл в отделение, снова окунувшись в коридор с электрическим, неживым светом. — У тебя типаж нордический. Белая такая, волосы особенно. Это ж не краска?

— Нет.

— Супер. А твой отец где?

— Честно, не знаю. Мама говорит, он появился, весь такой обалденный. Сказал, что жениться хочет и деток много иметь. Очень ждал, когда я появлюсь, заботился о маме, подарки дарил, имя для меня заранее придумал. А потом ушёл. Неизвестно куда и почему…

— Ничего себе. Так ты его даже не помнишь?

— Не помню. Всё, что осталось, — это этот браслетик, — Инга приподняла рукав на левой, не забинтованной руке и показала посеребренный широкий браслет с орнаментом из одного большого ромба по центру и нескольких маленьких, отходящих от него. Причём, соединяясь между собой, маленькие ромбики странным образом напоминали нить ДНК.

— Красиво. И ты носишь его всегда? Я бы, наверное, обиделся на папу, если б он ушёл вот так. И уж точно не берёг бы его подарков.

— Я не знаю, почему так произошло, поэтому не вправе и осуждать. А подарок этот был для мамы, но она решила, что лучше отдать его мне. Пришлось, правда, слегка уменьшить его у мастера, — девушка смущённо улыбнулась, как-то виновато глядя на свои тонкие запястья. — Но это неважно… Чего мы остановились? Пойдём, надо сказать Тим-Тиму, что мы уже вернулись.

У столовки, как в пчелином улье, люд собирался к обеду, прохаживаясь в томительном ожидании взад-вперёд, шлёпая тапочками. Лизка, завязав красненький халатик мантией, бегала по коридору и размахивала «волшебной» палочкой, читая заклинания.

— Витя, а к тебе папа пришёл, ты знаешь? — спросила она, довольно улыбаясь. — Это я наколдовала!

Виктор растерянно покрутился на месте, не зная, правду говорит маленькая пациентка или понарошку.

— Возможно, он ждёт в палате, поэтому мы его не встретили, — предположила Инга. — Иди, посмотри.

Парень, чувствуя, как перехватывает дыхание внизу живота, закивал, глупо улыбаясь. Наконец-то о нём вспомнили! Наконец-то родной отец соизволил заглянуть к больному и голодному единственному сыну!

Папка на самом деле ждал в боксе, скромно сидя на стуле и подпирая рукой подбородок. Витька сдержанно, с каменным выражением лица поздоровался, строя из себя обиженного. Александр Игоревич прокашлялся, поправив накинутый на плечи белый халат.

— Чего дуешься?

— Ничего, — буркнул Витька.

— То есть я могу уходить? Значит, я потратил деньги на еду, фрукты, соки, а ты отправляешь меня домой? Выгоняешь? — отец хитро сощурил глаза, якобы намереваясь уйти. Виктор невольно поменялся в лице, услыхав о еде, и глаза его в испуге забегали. Он так долго мечтал о съедобной передачке, что не мог вот так по собственной глупости допустить её исчезновение. Родитель на это торжествующе рассмеялся.

— Ладно, прощаю на первый раз. Принимай гуманитарную помощь, обиженный и оскорбленный. И чтоб больше отцу по телефону не хамил!

— Понял-понял, — обрадованный, мальчишка сел на кровать, первым делом запустив руку в кулёк с грушами. — Что там мама?

— Всё причитает, — Александр Игоревич вздохнул. — Должно пройти время, и всё наладится само собой. Ты сейчас не должен волноваться из-за этого, ты вообще сейчас не должен волноваться.

— А я иылсь… — Витька хотел сказать: «А я и не волнуюсь», но рот, набитый грушей, ослушался хозяина.

— Кушай-кушай. Я тебя понял, — родитель заботливо протянул вафельное полотенце с цветочками. — Мордень вытри, поросёнок малой.

Виктора перекосило. Отцовская сюсюкающая фраза резко выцедила из него хорошее настроение. Ну что за обращение «поросёнок» ко взрослому человеку? Так сиделки разговаривают в домах престарелых, а не родители с детьми-подростками. Витьку чуть не стошнило от собственного обличья: он, сильный парень, забывший, что такое жаловаться, уже сто лет назад, вдруг почувствовал себя немощной старушкой. Перед глазами снова встал назойливый образ Аркашки, преследующий его последние несколько дней. Витя со злостью зашвырнул огрызок груши в мусорное ведро.