Очень личное. 20 лучших интервью на Общественном телевидении России - Виктор Лошак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В. Л.: Вступление в коммунистическую партиюю – это от отца?
П. Г.: Не думаю. Я уже на третьем курсе был освобожденным секретарем комсомольской организации всего института. Как это получилось – не знаю. Просто в парткоме мне сказали:
«Вот есть предложение. Как ты на это смотришь?»
В. Л.: Этот понятный путь: геология, аспирантура… И вот вдруг выы – главный редактор. Что это был за поворот в жизни?
П. Г.: Дело в том, что, когда я был первым секретарем Краснопресненского райкома комсомола, я в своей жизни повстречал очень близких для меня друзей, товарищей. Они оказались из сферы, ну, абсолютно другой. Это Юра Поляков, это Андрей Яхонтов, писатели.
Это Сергей Мнацаканян, поэт. И вот наша четверка, она была вся погружена в литературу.
Мы спорили, мы говорили и сидели вечерами.
Не скрою, иногда и за рюмкой. И я вдруг начал писать. Мне захотелось. Первые публикации и в «Литературной газете», и в журналах, и так далее, и тому подобное. Я поступаю, будучи первым секретарем райкома комсомола, в Литературный институт обычным студентом.
Шесть лет учился. У меня был творческим руководителем семинара – потом уже он стал министром Российской Федерации – Сидоров Евгений.
В. Л.: Вот вас назначили главным редактором. Какие ваши шаги? Что вы сделали?
П. Г.: Когда меня назначили главным редактором, я, конечно, немножко представлял, что такое журналистика и производство газеты. Но это было так далеко, как оказалось, от реальности. И первые месяцы я ночевал, существовал там – в газете, в редакции. Важно вдруг оказалось понять, что каждые семь часов тридцать минут утра ежедневно приходила «тассовка», так называемая. Там было расписано: «На первой полосе – это, на второй – это, на третьей – то, это – на пятую. Здесь только труженики. Там фотография такая-то и…» «Дырочки» оставшиеся мы заполняли сами. Я никак не мог понять: а почему люди читают это всё? Это же не очень интересно. Потому что то же самое было и в «Московской правде», и в «Вечерке».
В. Л.: Говорили: «Открыл однуу – знаю, что в остальных».
П. Г.: Вот и всё. Тогда я пошел по другому пути. Социологических исследований же еще не было. И я пошел на Гоголевский бульвар. Тогда там по бульвару стояли стенды: «Вечерняя Москва», «Московская правда», «Московский комсомолец»…
В. Л.: Металлические окна такие?
П. Г.: Металлические окна. Я садился на лавочку с утра и смотрел, кто подходит к «МК» и с чего начинает читать, и себе делал пометки: как долго он читает эту заметку, или не читает, или просто смотрит. На какой странице больше времени задерживается? И так я сидел часа два-три. После этого я делал себе пометки. Так я приблизительно, ну, раз пятнадцать ходил.
Выстроилась какая-то схема. И я начал переделывать работу газеты. Наверно, так сказать, никто даже понять не мог, что я делаю. И когда я предложил на планерке в газете, что мы на первую полосу поставим спортсмена, который победил на международных каких-то соревнованиях и о нем все говорят, на меня посмотрели как на совершенно тупого комсомольского работника и сказали: «Павел Николаевич!
А спорт только на 4-й полосе. Мы на первую не можем ставить спорт». Я говорю: «А почему не можем-то? Это же победа, об этом все говорят». И поставил. После этого началась ломка. И вот, с этого спортсмена я начал просто «корежить» газету.
В. Л.: С тех пор и ломаете, да? Я тоже 20 лет был главным редактором. Что говорить, эта работа соткана из компромиссов. Но у каждого своя граница компромисса. В чем ваша, когда вы делаете газету?
П. Г.: Вопрос сложный.
В. Л.: Очень сложный.
П. Г.: Дело в том, что я прекрасно понимаю ответственность, которая лежит на мне за коллектив. Уничтожение, даже в тот период, меня – это повлияло бы в целом на коллектив. Многие в таком случае тоже были бы вынуждены уйти. Внутренняя сдержанность… Всегда я думал об этом. К чему мои шаги могут привести? Я клянусь: никогда не думал, что будет лично мне за что-то. Все мои коллеги могут подтвердить: если журналист даже совершал какую-то оплошность или что-то еще, я всегда вину брал на себя. Может быть, потом я с ним разбирался, но первоначально всё было на мне. После 1986 года началась другая жизнь – журналистика уже тогда начала переходить к вседозволенности. Когда вдруг появилось новое – «свобода слова» – мы потеряли и слово «компромисс». Можно было всё. Закидывай как в топку, что хочешь. Главное, чтобы это читалось.
Кто-то сейчас скажет: «Ну да, вы делали желтуху» (имеет в виду «желтую газету» – ред.). Не делали мы «желтуху»! Я делал газету совсем другого образца. Да, для тех, кто был воспитан на партийной печати, это казалось сверхнеобычно. Ребята, вы сейчас почитайте: там не о проститутках валютных Додолев тогда написал, а о том, где же милиция тогда была. Милиция, чиновники и многие другие, покрывавшие проституцию, которая разрастается в Москве. И как с этим бороться? Там не обзор, так скажем, сексуальных развлечений был, а лишь говорилось о том, что у нас отсутствует борьба с этим явлением.
В. Л.: Все запомнили потому, что это была тема, которой раньше не касались. Вы хорошо, наверное, знаете фразу о газетах, по-моему, Фицджеральда: «Люди, избиратели, за несколько центов покупают себе мировоззрение, политические взгляды и суеверия». Это касается «Комсомольца»?
П. Г.: Ну, наверно, в чем-то. Дело в том, что в разные периоды времени мы были очень разными. Очень. Например, с 90-х по 2000-й год мы ругали мэра и мэрию, тем не менее я дружил с Лужковым. Он обижался на нас, очень сильно обижался, но дружили.
В. Л.: Не только дружили. Вы даже московским министром были некоторое время.
П. Г.: Да, я был московским министром, который отвечал за печать, за информацию и за рекламу в Москве.
В. Л.: Но вы же не оставили кресла главного редактора?
П. Г.: Я сразу сказал, что я никогда не оставлю кресла главного редактора и не буду получать зарплату министра. И отказался от нее. Я отказался и от машины. Более того, самое интересное в этой
