Орикс и Коростель - Маргарет Этвуд

– Сохраним? – спросил Коростель. – Хочешь?

– Ага, – еле выдавил Джимми. Он надеялся, что голос звучит нормально.

Коростель распечатал фотографию, где Орикс смотрит, а Снежный человек сохранил, берег ее как самое дорогое сокровище. Много лет спустя он показал ее Орикс.

– Вряд ли это я, – только и сказала она сначала.

– Конечно, ты. Посмотри на эти глаза! – ответил Джимми.

– У многих девочек есть глаза, – сказала она. – Многие девочки такое делали. Очень многие. – Потом, заметив, что он разочарован, прибавила: – Может, и я. Может быть. Если это я, ты станешь счастливее, Джимми?

– Нет, – сказал Джимми. Соврал?

– Почему ты ее сохранил?

– О чем ты думала? – спросил Снежный человек, не ответив.

Другая на ее месте порвала бы фотографию, разрыдалась, обозвала его преступником, сообщила бы, что он ни черта не знает про ее жизнь, – одним словом, закатила бы сцену. А она разгладила бумагу, ласково провела пальцами по нежному и насмешливому детскому лицу, которое когда-то – несомненно – было ее лицом.

– Думаешь, я думала? – спросила она. – Джимми, ты вечно думаешь, что все только и делают, что думают. Может, я ничего не думала.

– Но я знаю, что думала, – ответил он.

– Хочешь, чтоб я тебя обманула? Сочинила что-нибудь?

– Нет. Просто расскажи.

– Зачем?

Джимми задумался. Он помнил, как смотрел на нее. Как он посмел такое с ней совершить? Но ведь он ей ничего не сделал, разве так?

– Потому что мне это нужно. – Так себе причина, но ничего умнее он не придумал.

Она вздохнула.

– Я думала, – сказала она, чертя ногтем круги по его коже, – что, если мне выпадет шанс, стоять на коленях буду не я.

– На коленях будет кто-то другой? – спросил Джимми. – Кто? Какой кто-то?

– Все-то ты хочешь знать, – сказала Орикс.

5

Повар

Снежный человек в драной простыне сидит сгорбившись на опушке, где трава, вика и морской виноград переходят в песок. Стало прохладнее, и отчаяние немного отступило. И хочется есть. У голода есть свой плюс: если ты голоден, значит, еще жив.

Над головой шелестит листьями бриз; скрежещут и зудят насекомые; красное заходящее солнце освещает башни в воде, уцелевшие стекла вспыхивают, будто кто-то зажег гирлянду лампочек. Кое-где сохранились сады на крышах – теперь там разрослись кусты. К ним по небу летят сотни птиц – домой, к насестам. Ибисы? Цапли? Черные – бакланы, это Снежный человек знает точно. Они устраиваются в темной листве, каркают и ссорятся. Теперь он знает, где искать гуано, если понадобится.

На опушку, к югу, выбегает кролик, скачет, прислушивается, останавливается пощипать траву гигантскими зубами. Он светится в сумерках, зеленоватое сияние, иридоциты какой-то глубоководной медузы, давний эксперимент. Кролик в полумраке мягок, почти прозрачен, словно рахат-лукум, – будто мех можно слизать, как сахар. Зеленые кролики существовали, еще когда Снежный человек был мальчиком, хотя тогда были не такие огромные, еще не выбрались из клеток, не скрещивались с дикими и не причиняли неприятностей.

Кролик Снежного человека не боится, хотя вызывает массу плотоядных желаний: хочется ударить животное камнем, голыми руками разорвать на части и запихать в рот вместе с шерстью. Но кролики – дети Орикс, и к тому же ее священные животные; а огорчать женщин не стоит.

Сам виноват. Наверное, он был вдупель пьян, когда сочинял законы. Надо было сделать кроликов съедобными, по крайней мере для себя, но теперь уже поздно. Он почти слышит, как Орикс над ним смеется, снисходительно и немножко злорадно.

Дети Орикс, Дети Коростеля. Надо было что-то придумать. Излагай проще, не распыляйся, не запинайся: вот так, должно быть, советовали адвокаты преступникам на скамье подсудимых. Коростель сделал кости Детей Коростеля из кораллов, что лежали на пляже, потом сделал плоть их из манго. А Дети Орикс вылупились из яйца, огромного яйца, которое снесла сама Орикс. Вообще-то она снесла два яйца, в одном были птицы, звери и рыбы, а в другом – слова. Но яйцо, в котором были слова, проклюнулось первым, а Дети Коростеля тогда уже были созданы, они съели все слова, потому что хотели есть, и когда проклюнулось второе яйцо, слов уже не осталось. Поэтому звери не умеют говорить.

Главное – внутренняя логика. Снежный человек давно это понял, еще когда ему сложнее давалось вранье. Теперь, даже если его ловят на мелких противоречиях, он может убедительно соврать, потому что эти люди ему верят. Нынче из всех живущих на свете лишь он один видел Коростеля в лицо, и в этом его преимущество. Над его головой реет незримая хоругвь Коростельства, Коростеления, Коростельшества, освящая любой его поступок.

Всходит первая звезда.

– Звездочка светлая, звездочка ранняя, сделай, чтоб сбылись мои желания, – произносит он. Опять какая-то учительница из начальной школы. Толстозадая Салли. А теперь зажмурьтесь. Крепче! Крепко-крепко! Видите падающую звезду? А теперь загадаем желание, попросим того, чего хотим больше всего на свете. Только тссс! Никому не говорите, что загадали, а то не сбудется.

Снежный человек крепко зажмуривается, закрывает глаза кулаками, кривит лицо. Ну вот – падающая звезда; голубая.

– Звездочка ясная, первая зоренька, пусть все исполнится скоренько, скоренько, – заканчивает он.

Держи карман шире.

– О, Снежный человек, а почему ты ни с кем разговариваешь? – говорит чей-то голос. Снежный человек открывает глаза. Трое Детей Коростеля, из тех, что постарше, стоят поодаль и с интересом за ним наблюдают. Видимо, подкрались в сумерках.

– Я говорю с Коростелем, – отвечает он.

– Но ты говоришь с Коростелем через свою блестящую штуку! Она что, сломалась?

Снежный человек поднимает левую руку, показывает им часы.

– Это чтобы слушать Коростеля. А говорить с ним надо по-другому.

– А почему ты говоришь с ним о звездах? Что ты говоришь Коростелю, о Снежный человек?

Действительно, что это я говорю Коростелю, думает Снежный человек. Когда имеете дело с аборигенами, заводится запись у него в голове – на этот раз более современная, конец двадцатого века, голосом уверенной в себе женщины, – следует попытаться уважать их традиции и ограничивать свои объяснения простыми концепциями, которые могут быть поняты в контексте туземной системы верований. Какая-нибудь самоотверженная работница из гуманитарной службы, в костюме-сафари с миллионом карманов и сетчатыми подмышками. Снисходительная, самодовольная сучка, думает, у нее есть ответы на все вопросы. В студенческие годы он знал барышень такого типа. Окажись она здесь, ей пришлось бы пересмотреть смысл слова «аборигены».

– Я сказал ему, – отвечает Снежный человек, – что вы задаете слишком много вопросов. – Он подносит часы к уху. – А он говорит, если не перестанете, он с вами разделается, как повар с картошкой.

– Пожалуйста, о Снежный человек, скажи, а что такое повар с картошкой?

Еще одна ошибка, думает Снежный человек. Нужно избегать невразумительных метафор.

– Повар с картошкой, – говорит он, – это такая очень, очень плохая штука. Такая плохая, что я даже описать не могу. А теперь вам пора спать. Уходите.

– Что такое повар с картошкой? – спрашивает Снежный человек сам себя, когда они убегают. Картошка – это клубень растения. Его растили на полях. Что такое поля? Это мы пропустим, слишком сложно. Картошку едят – только сперва ее чистят, потом жарят… – Пожалуйста, скажи, зачем ее надо жарить? Почему нельзя просто съесть растение? – Это мы тоже пропустим. Слушайте внимательно. Повар срезает с картошки кожуру, режет картошку на куски и кладет на сковородку, это такая круглая железная коробка, она нагревается на плите… – Что такое плита? – Не важно. Пока картошка лежит на сковородке, повар достает масло… Масло – это желтый жир, он делается из выделений молочных желез… ладно, масло тоже пропустим. Итак, повар жарит картошку на сковородке, а потом подбрасывает, и картошка слетает со сковородки и падает на пол…

– Ладно, – говорит Снежный человек. – Попробуем еще раз. Картошка – бесполезное изобретение Темных Времен. Картошка была орудием пытки, и все, кого пытали картошкой, в вербальной форме изрыгали свои грехи и преступные деяния из прошлых жизней. Картошка была предметом культа, ее пожирали фетишисты, которые верили, что она увеличит их кинетическую и сексуальную силу. Повар же необъясним доступными рациональными средствами.

Повар – это я.

И мне крышка.

Рыба

Небо темнеет, из ультрамарина в индиго. Благослови Господь тех, кто давал названия масляным краскам и дорогому женскому белью, думает Снежный человек. Розовый лепесток, кармазин, маренго, умбра, спелая слива, индиго, ультрамарин; все эти слова и фразы – фантазии. Утешительно помнить, что когда-то Homo sapiens sapiens так изобретательно обращался с языком – и не только с языком. Виртуозен, куда ни плюнь.