Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

Елень покорно пела все утро. За это ее детей накормили, те, правда, решили, проявить гордость и отказаться от еды, но мать заявила, что для борьбы нужны силы, а откуда тем взяться, если дети не станут есть. Брат с сестрой ели, запивая рис собственными слезами. А Елень пела и ей начало казаться, что сегодняшний день пройдет более спокойно. Палачи вчера хорошо на ней отвели душу.

Горло заболело спустя несколько часов. Елень замолчала, было, но в дверях спустя мгновенье замаячил щуплый.

— А ну пой! — рявкнул он, вскинув вверх самострел.

Женщина просверлила его взглядом и вновь запела.

«Пес с ним, все лучше, чем опять бить бы стали», — подумала она.

Она перехватила глоток воды и продолжила петь.

Палачи скоро вернулись. Им было скучно. Было скучно просто сидеть и охранять. Зачем? Ведь есть прекрасная возможность провести время интересно, с наслаждением, да еще и отомстить за невинно убиенного родственничка. Такая сладость видеть страдания этой чужой бабы, которая ради своих детей любому глотку перегрызет, в прямом смысле этого слова! Вон народу сколько положила! Да здесь, доведись, убила бы и не задумалась бы! Вон как смотрит, просто дыры сверлит своими ведьмовскими глазами!

Сколько часов она уже поет без остановки? Казалось, что уже несколько дней. Голос был уже чуть слышен. Язык едва ворочался во рту, куда, казалось, насыпали песка, так неприятно царапал нёбо.

— Эй, ты спать надумала? — тычок чем-то острым привел ее в чувство.

Елень подняла тяжелую голову — палачи ухмылялись, тыча в нее древком копья.

— Воды, — кое-как проговорила она.

— Что? — взвизгнул щуплый, подставляя ухо. На нее пахнуло давно немытым телом и перегаром. Усилием воли она подавила тошноту и вновь сказала.

— Воды. У меня… пересохло горло…

Щуплый переглянулся с товарищем.

— Ну, принеси ей воды, что мы, звери что ли? — проговорил он вдруг миролюбиво. Красномордый хмыкнул и ушел.

— Благодарю, — проговорила женщина, опустив голову.

Ведро ледяной воды отбросило ее назад, с такой силой выплеснули содержимое. Кто-то рядом кричал, а Елень все никак не могла отдышаться. Вода стекала по ее порванной одежде, а ей вдруг почудилось, что вместе с ней слазит кожа: так сильно обожгло тело холодом. Жесткие пальцы опять больно вцепились в волосы, запрокидывая голову назад. Елень даже закричать не смогла: голос осип. Лишь застонала сквозь зубы.

— Ну, что испила водицы? — прошипел щуплый ей в лицо. — Пой давай!

Он оттолкнул ее от себя, и женщину мотнуло на веревках. Ноги отказывались служить, не выдерживая вес тела. Кровь бежала по рукам от запястий, уже не впитываясь в благородный шелк. И в помещение кто-то кричал! Очень громко. Так громко, что звенело в ушах, но перед глазами все плыло, не разобрать.

— Ах, ты мерзкая дрянь! — процедил сквозь зубы щуплый, глядя на женщину. — А ну заткнись! — и он со всего маху, ударил Сонъи по лицу, потому как именно она кричала не в силах ничем помочь матери. Хванге, бросившийся на выручку сестре, тут же отлетел в угол, откуда смотрел на палачей злыми светлыми глазенками.

— Сейчас мы ей прочистим горло, — буркнул щуплый и вышел из конюшни.

Красномордый проводил его глазами, и рыкнул на детей, пригрозив пристрелить мать, если они не замолчат.

Мучитель вернулся нескоро. У него была довольная рожа, а в руках, обмотав тряпкой конец, он держал накаленный металлический прут. Сонъи и Хванге взвились на ноги и смотрели сквозь слезы, как этот страшный человек, ухмыляясь, приближается к их маме. Сонъи кинулась на него, но и ее, и брата перехватил красномордый и легко отшвырнул назад.

— Мама! Мама! Мама!!!! Очнитесь! — закричала девочка, что есть силы.

Елень кое-как приподняла голову и увидела щуплого, крадущегося к ней. Взгляд все никак не мог проясниться.

— Сейчас запоешь, громко запоешь! На весь Чосон будет слышно! — шипел он, улыбаясь.

Женщина тряхнула головой, чтоб немного прийти в себя. В голове тоненько запели молоточки, отчего окружающие звуки потонули в бездне, но взгляд прояснился, и она увидела прут. Ноги, видимо вспомнив последнюю пытку, вдруг обрели твердость, во всяком случае, не подгибались, а даже сделали шаг, чтоб быть дальше от ужасного орудия пытки. Елень не спускала глаз с ощерки солдата, понимая, что убежать ей не удастся. Может, хоть ударить его получится.

Мучителю надоело ходить кругами. Он кинулся на нее, и тут кое-что произошло. Солдат не дотянулся до нее какой-то пяди, его вдруг одернуло назад с такой силой, что ноги беспомощно взмахнули в воздухе. Он кубарем полетел в противоположную сторону. Шипение клинка, вырвавшегося из ножен, раздалось совсем рядом. Что-то темное и большое пронеслось мимо нее. Чей-то визг, смачный шлепок, как если бы что-то тяжелое приложили со всего маху о доски.

На самом краешке гаснущего сознания она переживала за детей, но отяжелевшие веки не давали ничего рассмотреть. Что-то темное металось туда-обратно по конюшне. Раздавались шлепки, какое-то рычание, бормотание.

«Собака, — лениво подумала она, —огромная собака».

Ладонь, горячая, шершавая из-за мозолей от рукояти меча, прикоснувшаяся к ее лицу, отрезвила лучше, чем ведро воды. Елень дернулась из-под нее, замычав от бессилия.

— Госпожа! Госпожа! — знакомый голос выдернул от поглощающего ее забытья. — Сейчас, сейчас!

Вновь шипение стали, короткий взмах, и руки тяжелыми бревнами упали вниз, и сама она полетела вниз. Все ниже и ниже, и почему-то ей совсем не было страшно. Сейчас из этой кромешной темноты выйдет Шиу и подхватит ее. Он не даст упасть своей любимой…

— Госпожа! Госпожа! Госпожа Елень!!! — кричал кто-то там, кто еще не знал, что она уже улетела.

— Мама! — голос Хванге хлестнул сознание. — Матушка!!!

Елень разлепила глаза. Она уже не висела. Она лежала на руках капитана Ким. Это его ладонь обожгла лицо. Эта ладонь и сейчас там лежит. Какая горячая! Почему капитан так смотрит на нее. Словно испугался. Такие же лица у детей.

— Госпожа, слышите меня? Я… простите, что так долго, — кое-как выдавил из себя мужчина.

— Вы… пришли…, — одними губами промолвила женщина, а он, чтобы расслышать, наклонился над ней так низко, что бусины гыткыма коснулись ее лица.

— Да, сейчас, сейчас, — зачастил он, распутывая запястья.

— Дети… мои дети…

— Мы здесь, матушка, мы здесь, — в разнобой ответили родные