Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров - Валентин Рыбин

Возвращался Лесовский в горы, как правило, с больной головой, мучился с похмелья, но свежий воздух и дела быстро отрезвляли его.

В приступах хандры, которые наваливались по ночам, часто приходила к нему на память Лариса Евгеньевна, и всегда в одном образе - с гитарой на коленях и с лукавой улыбкой. Лесовский ворчал и ругался про себя, стараясь отогнать ее видение, но улыбалась она настойчиво, и пела беспрестанно. Чтобы забыть о ней, он сравнивал ее с Нюськой из «Северных номеров», с другими девицами, внушал себе, что Архангельская не чище их, и только где-то в подсознании странно коротенькая мыслишка все время противилась: «Нет, не такая!»

Между тем время шло, и вот уже бесснежная зима пронеслась, не оставив следа ни на полях, ни на отрогах гор. Всю зиму шли дожди, но они не сулили хорошего урожая. Теке-хан надеялся на прибавку воды в кяризе, и вот надежды его наконец сбылись. К весне дебит ханского кяриза увеличился до ста тридцати литров в секунду. Теке-хан устроил небольшой той на своем подворье в честь хорошо сработанного дела. Лесовского наградил приличной суммой денег, арестантов возвратил в асхабадскую тюрьму. Инженеру оставалось пробыть у Теке-хана с неделю, не больше, чтобы завершить все недоделки, и можно отправляться в Асхабад. На радостях Лесовский, выпив немного, решил съездить в Бахар, полюбопытствовать, как живет-поживает Лариса Евгеньевна. Прежняя боль ушла из его сердца, оно налилось дерзкой бравадой: сейчас, казалось ему, он мог без тени смущения, без раболепия перед ней надерзить как угодно, посмеяться вволю. Сердце у него кипело радостью, а с уст так и рвались слова: «Эх, Лариса Евгеньевна, и на кого же вы меня променяли? Жалеете теперь, небось? А все по своей глупости и ветрености!»

Приехал он в Бахар вечерком, перед закатом солнца, слез с лошади у фельдшерского барака, привязал ее к дереву, шагнул во двор и удивленно остановился- ставни закрыты, а на двери две доски прибиты крестом. «Вот тебе и на! Да куда же они делись? Неужто совсем из Бахара уехали?!» Не отвязывая лошадь, инженер обошел, барак и заглянул в фельдшерский околоток. Тут тоже тишина - ни души, но вот появился откуда-то из-за угла брат милосердия.

- Здравствуй, доктор. - приветствовал его Лесовский. - Что-то твоего начальника не видать: окна закрыты, двери забиты, словно бы вовсе его в Бахаре нет?

- Да так оно и на самом деле. - Брат милосердия виновато улыбнулся. - Уехавши они с дочкой. Теперь я тут один. Нового доктора пока не прислали.

- И куда же уехали Архангельские?

- Да ить кто знает. Может, в Асхабад, а может, и в Мерв, а то в Чарджуй. Тут у нас такое было, что не дай бог. Фельдшер-то мой, Евгений Павлович, чуть было не порешил пристава Султанова, как узнал, что дочь его Лариса от пристава беременна.

- Брось ты! - не поверил Лесовский и опять, как прежде, заныло у него сердце.

- Бросай - не бросай, а факт, - рассудил, разведя руками, брат милосердия. - Она-то думала, покатаюсь на тарантасике, поваляюсь на травушке-муравушке в лесочке - и ничего такого не случится. А пристав, не будь дураком, в лапищи ее зажал и обрюхатил. Когда узнала фельдшерская дочка, что зашевелилось что-то в ней, то к папаше бросилась, в слезы ударилась. А он прибегает ко мне, хватает ружье и - к приставу. Чуть было не ухлопал его, да тот успел под стол нырнуть, а потом накинулся на фельдшера и скрутил. Потащил к Ларисе и говорит: «Скажи своему папаше, чтобы не дурил, не сходил с ума». Ну, что там у них дальше было - это не нашего ума дело, а только через месяц, а может и раньше, уехала Лариса Евгеньевна, а за ней и фельдшер укатил. А вот куда - не сказал. Пристав тоже помалкивает. Разок я пытался у него выведать, так он меня матом четырехэтажным покрыл... Постоял Лесовский, пораскинул умом - идти к приставу или не надо, и решил: «Да пусть они пропадут все пропадом, раз такое дело! Слишком далеко у них зашло!»

- Ну, ладно, спасибо за дурные вести. Будь здоров, доктор. - Лесовский вскочил на коня и подался назад.

Ночь опять провел беспокойно - ругал себя за то, что растравил старую рану поездкой и подлыми новостями. Утром, выйдя со двора, встретился с Бяшимом-пальваном. Тот, оказывается, с самого рассвета поджидал инженера.

- Здраста, Лесов-хан. - Бяшим протянул обе руки.

- Здравствуй, здравствуй, пальван, - Лесовский, зябко поеживаясь, улыбнулся. - Ты чего с утра, не емши, торчишь у ханских ворот?

Бяшим огляделся по сторонам, чтобы не подслушали, и, увидев сидящего под забором на корточках Поллада, потянул инженера в сторону.

- Давай, Лесов-хан, быстрей пойдем на кибитка Мамедяра. Он хотеть, чтобы ты пришел на его дом.

- Зачем я ему понадобился в такую рань? - не понял инженер.

- Мамедяр вчерашний день тибе видеть хотел. Мне сказайт, ты, пальван, приведи поскорей Лесов-хана к мине. Я тибе искал - не нашел. Ты оказался Бахар ская поселки. Давай, пойдем на Мамедяр.

Как ни пытался узнать Лесовский, что там такое случилось у гапланцев, и почему их старшина зовет к себе инженера, по дороге ему выведать у Бяшима не удалось. В ауле, едва он появился, его тотчас схватили и бросили в черную, полусгнившую кибитку. Лесовский даже возмутиться как следует не успел, только подумал: «Вот тебе и раз! Ни за что, ни про что сцапали и в темный угол спрятали! Ну, деятели! Хрена с два их поймешь - что у них на уме!» Просидел он в кибитке целый час, пока не приехал откуда-то с гор Мамедяр. Говорил он по-русски еще хуже, чем Бяшим-пальван, а по сему пальван взял на себя обязанности переводчика. Мамедяр долго говорил по-туркменски, наконец, когда умолк, Бяшим коротко пояснил:

- Он говорит, камень с могилы убирайт, на небе аллах разозлица. Аллах обижайся - вода не дает. Вода кяриз собсым пропал. Собсым немножко остался. Огород-магород, поля джугара поливайт надо - арык вода нет. Кяриз пропадайт. Ты, Лесов-хан, первым сказал: «Надо убрайт камень с могила» - ты должен отвечайт. Если вода не будет, тибе сабсым не отпустим.

- Да вы что, сдурели, что ли?! - возмутился Лесовский. - Причем тут камень с могилы, причем тут ваш аллах?! Ну и глупцы же! Вот и попробуй не называть вас дикарями!

Бяшим-пальван перевел сказанное, и Мамедяр, вытаращив глаза, зло ответил:

- Если будет ругайт - собсем убивать будем. Зачем оскорбляться хороший люди, бедный люди? Давай, пойдем на кяриз, смотреть на вода будем. Пусть скажет Лесов-хан, куда вода ушел? Мы три день аллах просили: отдай назад воду, больше могил не трогайт,- он все равно не отдавайт.

Мамедяр схватил Лесовского за руку и, широко шагая, потянул за собой к месту, где вытекала вода из кяриза. Инженеру хватило одного взгляда, чтобы убедиться в том, что воды действительно поубавилось наполовину, если не больше. Но почему? «Странное совпадение, - подумал он, почесывая затылок и хмыкая.- В то время, как дебит кяриза Теке-хана увеличился вдвое, здесь в два раза упал. Неужели эти два кяриза как-то связаны между собой? Может быть, и могильная плита когда-то была положена на колодец, чтобы прекратить дальнейшую разработку бокового ответвления?

Скорее всего, так и есть... Да. но ведь есть карта!»

Лесовский сел на камень, вынул из полевой сумки геологическую карту этих мест, отыскал на ней расположение аула Теке-хана и гапланцев, и вдруг почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы, а по спине пробежал мороз. На карте значилось, что оба кяриза питаются водой из одного водоносного пласта. По логике, чей кяриз длиннее и у какого емче водосборники, у того и дебит выше. Кяриз Теке-хана намного удлинился, углубился, и теперь отобрал примерно половину воды у своего соседнего собрата. «Да, но как сказать об этом гапланцам? - со страхом подумал Лесовский. - Ведь я один виноват в их беде. Скажешь правду - растерзают к чертовой матери. Надо было изучить как следует подземные горизонты... Вот уж поистине правду говорят: «Не зная броду - не лезь в воду...» Дурак я оголтелый, истинный дурак. И чему меня учили в академии... Но черт, с ней, с учебой! Что ж делать, как быть! Как выпутаться из такого гиблого положения?!»

Видя, что Лесовский надолго задумался, Бяшим-пальван, заглядывая ему в глаза, умоляюще попросил:

- Лесов-хан, помоги бедний людям. У них ничего нет, кроме этого вода. А теперь вода нет - умирайт все. Если умирайт не захочем, то к Теке-хану надо ходить на земля, батраками жить придеца. Теке-хан земля даст, вода даст, половина урожая себе от каждый бедний человек сибе возьмет. Народ к Теке-хану пойти не будет. Народ сабля, ружье берет - стреляйт будет Теке-хана. Тибя тоже стреляйт будет - ты помогайт зачем ему стал?

Лесовский оглянулся на столпившихся людей - они и впрямь готовы идти на текинского богатея. Но разве этим сейчас делу поможешь. Можно хана убить, но воды от этого не прибавится. Да и проку в том, что убьют они меня и хана! Пересажают всех, сошлют в Сибирь, на каторгу, а может, и в расход пустят.

- Знаешь, что, Бяшим, - дрогнувшим голосом про изнес Лесовский. - Ты скажи Мамедяру, чтобы не порол горячку. Пусть велит своим людям спрятать сабли и ружья. А я тем временем подумаю, как помочь. На до съездить к водопаду, да посмотреть местность, может, чего-нибудь и придумаем...