Управление - Андреас Эшбах

– Все они враги государства. Хотели бы установить коммунистическую диктатуру чем скорее, тем лучше. Эту партию давно надо было запретить.

И даже принятый вскоре закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий» получил его одобрение:

– Это похоже на то, как если бы на моем операционном столе оказалась жертва несчастного случая с бесчисленными кровоточащими ранами. Тогда нет времени на дискуссии, и прежде всего необходимо остановить кровотечение. В противном случае пациент просто-напросто умрет. Точно так же и здесь. Наше Отечество находится в кризисе, и в таком кризисе должен быть один – и только один, – кто скажет, что делать. Потому что в условиях кризиса у вас нет времени долго обсуждать каждый свой шаг. К слову, так же поступали древние римляне, вы еще будете изучать это в школе.

Хелена не сказала ему, что они уже почти прошли историю Римской империи. И это они действительно изучали: когда Рим оказывался в опасной ситуации, римляне выбирали того, кому они на полгода передавали абсолютные командные полномочия, чтобы он вывел их из кризиса. И такого человека они называли диктатором.

В школе тоже все изменилось: над входом развевались флаги со свастикой, а в каждом классе развесили фотографии фюрера и рейхсканцлера Адольфа Гитлера в рамке.

Вскоре у них появилась новая учительница по немецкому языку, высокая, пышнотелая, мускулистая блондинка, она напомнила Хелене метательницу копья, которую как раз недавно показывали по телевизору, только та не носила очков. Она сообщила, что ее зовут Эмма Линдауэр и отныне она будет вести уроки немецкого языка. Потому что профессор Вольтерс был отправлен в отставку.

– Кроме того, с сегодняшнего дня действуют несколько новых правил, – продолжила она и достала список из папки, с которой вошла в класс. – По распоряжению Министерства образования впредь еврейские школьницы должны сидеть в конце класса, отдельно от остальных. Помимо всего прочего, с завтрашнего дня становится обязательным приветствовать учителя при входе в класс жестом немецкого приветствия. Еврейским ученицам, напротив, запрещается использовать это приветствие.

– Что такое немецкое приветствие? – спросила Брунхильда Мюллер, которая всегда все схватывала последней.

Фрау Линдауэр посмотрела на нее с поднятыми бровями, взяла список в левую руку, подняла правую руку под углом вверх, щелкнула каблуками своих туфель и отрывисто произнесла: «Хайль Гитлер!» Затем она снова опустила руку и добавила:

– Это немецкое приветствие.

– Ах вот оно что, – сказала Брунхильда.

Фрау Линдауэр сделала глубокий вдох, затем подняла свой список и произнесла:

– Сейчас я зачитаю имена тех, к кому это относится, и мы соответствующим образом изменим рассадку в классе. Этот новый порядок рассадки необходимо сохранять и на всех других школьных предметах без исключения.

Хелена уставилась на женщину, исполненная ужаса, о котором она и сама не смогла бы сказать, откуда он взялся. Отделить еврейских девочек от остальных? Это звучало как злая шутка. Отец всегда говорил, что не следует серьезно относиться к тому, что кто-то из правительства плохо отзывается о евреях, это всего лишь своего рода предвыборная кампания. Сейчас среди населения существуют определенные антисемитские тенденции, и многие партии так или иначе пытаются преобразовать их в избирательные голоса.

– Эстер Коэн, – зачитала она вслух, и Эстер, худощавая маленькая девочка с пышными черными кудрями, со вздохом собрала свои вещи и послушно поплелась к задней стене.

– Леа Финкельшайн, – продолжила она. – Сара Леви. Рут Мельцер…

– Что? – подскочила Рут. – Почему я?

Фрау Линдауэр окинула ее взглядом поверх очков.

– Это ты? Рут Мельцер?

– Да, – ответила Рут. – Но я евангелического вероисповедания!

– Это, – холодно произнесла фрау Линдауэр, – в данном случае не имеет значения. Ты еврейского происхождения – вот ключевой момент. Так что давай пересаживайся назад.

Рут повиновалась, начала собирать свои вещи движениями, похожими на движения лунатика. В ее глазах были слезы.

– Этого не может быть, – заступилась за подругу Хелена. – Тут, должно быть, какая-то ошибка.

– Я так не думаю, – произнесла фрау Линдауэр. – А если и так, пусть ее отец придет в канцелярию ректора и представит необходимые документы, чтобы можно было исправить ошибку. Но пока ее имя в этом списке, она должна сидеть сзади.

– Оставь, – тихо произнесла Рут и закрыла свою сумку. – Я уже ухожу.

На занятиях не допускались разговоры с еврейскими девочками, но во время большой перемены можно было поговорить с кем угодно, по крайней мере пока.

– Но ты же евангелистка! – заявила Хелена, все еще шокированная тем, что произошло сегодня утром. – Мы обе записаны на подготовительные занятия к конфирмации, мы уже бывали вместе в церкви…

– Я тоже не понимаю, – высказалась Рут. – Может быть, это из-за моего имени. Рут, или Руфь, – это имя из Ветхого Завета. Так зовут многих еврейских женщин.

– Но это не может быть причиной!

Рут вздохнула.

– Я скажу своему папе. Он должен знать, что делать.

Когда на следующее утро они встретились перед зданием школы, Рут выглядела так, словно у нее на шее повис невидимый груз.

– Мы действительно евреи, – тихо сообщила она Хелене. – Просто я этого не знала. Но мы асси… ассилли… ассимилированные евреи. Папа рассказал, что его отец, то есть мой дедушка, принял решение отказаться от иудейской веры и стать настоящим немцем.

У Хелены словно гора упала с плеч. Ну, или по крайней мере – камушек.

– Это должно быть где-то записано, – произнесла она. – Я имею в виду, твой отец тоже ведь воевал.

– Да, – сказала Рут. – Он хочет в ближайшее время пойти к ректору и позаботиться о том, чтобы там исправили ошибку.

– А до тех пор ты должна сидеть сзади.

Рут пожала плечами:

– Бывает и хуже.

В этом она оказалась права. Потому что ее отец после обстоятельного наведения справок вовсе не пошел к ректору, а предпринял совершенно иные меры.

– Мы уезжаем, – поведала своей подруге Рут с покрасневшими глазами от всех слез, выплаканных в предыдущие дни.

– Что? – Эта новость огорошила Хелену. – С какой это стати?

– Папа говорит, что если так начинается, то и продолжится, а если продолжится, то будет становиться только хуже. По всей вероятности, евреи здесь уже не будут в безопасности на протяжении всей своей жизни. И в таком случае, говорит он, лучше уехать, причем как можно раньше.

Хелена почувствовала, как подступают слезы.

– Но… но куда вы хотите уехать?

– В Америку, – сказала Рут. – У нас есть родственники в Нью-Йорке, которые примут нас на первое время. А там посмотрим, говорит папа.

– А как же ваша аптека?

– Он ее продает.

Давящий комок поднялся к горлу Хелены.

– Ты же не можешь просто уехать! И что мне без тебя делать?

Рут смущенно посмотрела в сторону и тихо произнесла:

– Для тебя будет лучше не иметь еврейку в подругах.

– Для меня это не имеет никакого значения…

– Но не для остальных, – сказала Рут своим точным, убедительным голосом. – Для них это имеет значение.

И тут, к сожалению, Рут была права: в последние дни иногда на Хелену косо смотрели, спрашивали, почему она возится