Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы - Салли Ландау

«…Русский язык он чувствует прекрасно, искать слово,

лезть за ним в карман не приходится. Известно, например, что когда после лекции некто довольно бестактно спросил Таля – “Правда, что Вы морфинист?", то ответ последовал мгновенно:

– Нет, я чигоринец!»

Я. ДАМСКИЙ

(“Рижские шахматы ", 1986 г.)

Некоторые и по сей день придерживаются мнения, что Таль был наркоманом. У меня сохранилось письмо Михаила Моисеевича Ботвинника, в котором он, беспокоясь о здоро вье выдающегося шахматиста, просит меня сделать все возможное, чтобы Миша излечился от морфинизма… Михаил Моисеевич тоже поверил, что Таль страдает наркоманией. Я утверждаю совершенно ответственно: Миша не был наркоманом! У него были дикие боли, которые ничем, кроме как инъекциями морфина или понтопона, не снимались… Миша никогда не бился в истерике, требуя “иглу”, – он погибал от чудовищных болей. В такие моменты не было выбора. Он принимал несметное количество обезболивающих препаратов. Он изо всех сил сопротивлялся возможному привыканию, он боялся стать наркоманом, и он им не стал… Я убеждена, что пристрастие к коньяку и почти круглосуточное курение являлись для него альтернативой наркотикам в борьбе с беспощадной, изнуряющей, разрушающей болью. Его ненормальный ритм жизни и работы тоже был средством отвлечения от физических страданий…

Как-то Тигран Вартанович Петросян горько пошутил: “Если бы я вел такой образ жизни, какТаль, я бы давно умер. А он просто “железный Феликс”…

Мне порой кажется, что жизнь Миши была бесконечным вращением по какой-то сатанинской орбите, где следствие становится причиной, а причина – следствием. И в центре орбиты сияла манящая звезда по имени “Шахматы”. Оста- новить это вращение могла только смерть.

…Вообще-то говоря, мысленно возвращаясь в те годы, я иногда думаю: а что было бы, если бы Миша не был гением, рожденным для того, чтобы переполошить консервативный шахматный мир, вдруг ворвавшись в него ослепительно яркой кометой, чтобы повергнуть шахматного сфинкса Ботвинника и еще долгие годы после этого приводить своим именем в восторг поклонников шахматной игры и людей, абсолютно далеких от нее? Что было бы, если бы Миша был обыкновенным мальчиком, в меру остроумным, в меру образованным, прилично воспитанным?.. Как бы отнеслась его семья к бурному увлечению их сына моей особой? Наверное, бесконечно любя свое чадо (это черта всех еврейских родителей), они приложили бы все усилия, чтобы “смазливая актрисочка с сомнительной репутацией” ни в коем случае не стала бы женой их чистого и наивного мальчика, который, с их точки зрения, заслуживает более интересной партии…

Но в том-то все и дело, что Миша был гением. В этом их убеждали окружающие, об этом говорили феноменальные Мишины успехи в шахматах, этим они прониклись и сами по себе, окончательно и бесповоротно. И они стали выпол- нять великую миссию, предначертанную им Богом. Они оказались в зависимости от собственного сына, любое желание которого, любая фантазия становились непреложным законом. Поэтому, если Миша полюбил Салли, надо приблизить Салли, надо оградить Мишу от порочащих Салли разговоров. Я думаю, что мой переезд в дом Талей был продиктован Мишей, а Ида же и Роберт неукоснительно выполнили его требование. Но как люди воспитанные они старались убедить меня в том, что любят меня не меньше, чем их сын. Другое дело, что с течением времени они по-настоящему приняли меня и полюбили, как родную дочь. И я это чувствовала даже тогда, когда семья наша распалась фактически, а потом и юридически, и даже тогда, когда у Миши возникла другая семья. Что же касается меня, то Роберта и особенно Иду я любила все годы и продолжаю любить их по сей день так, как будто они живы…

После того, как Ида перевезла меня в свою квартиру, звонки из Белграда стали раздаваться практически ежедневно и, по всей видимости, обошлись Мише в кругленькую сумму. Мне даже неловко приводить все любовные эпитеты в мой адрес, все признания в любви, высказанные мне. Наверное, в те дни можно было завидовать мне “по-черному”…

Самолета из Белграда мы ждали долго – его все не было. И никаких сообщений не было. В аэропорту Риги Таля встречало много людей. Ему готовили пышную встречу. В Югославии – все знали – он занял первое место и стал претендентом на титул чемпиона мира. Потом объявили, что прибытие самолета задерживается по техническим причи- нам, и Роберт отвез меня домой, так как на следующий день был утренний спектакль и надо было выспаться. Но, конечно, уснуть не смогла. Я вдруг поняла, что жду Мишиного возвращения так, как никогда раньше, за все время нашего с ним общения. И мне от этого было радостно. Я была уверена, что Миша приедет каким-то другим, обновленным, и что никогда больше не возникнут глупые, ненужные ссоры, всякий раз так опустошавшие и его, и меня. Мне казалось, что с его приездом перед нами откроется волшебная дверь в безмятежное будущее “золотым ключиком”… Это будущее виделось не конкретно, а словно в предрассветном утреннем тумане, предвещающем безоблачный теплый день, с массой прекрасных приключений, от ожидания которых захватывает дух…

Миша прибыл только под утро. Оказалось, что не то кон- чилось горючее, не то отказали шасси. Миша, конечно, со- стрил, сказав, что в самолете началась паника, что летевшая из Белграда группа ортодоксальных евреев беспрерывно молилась, у него самого был лишь приступ нервного хохота, ибо он был уверен, что никакая авария произойти не может, так как катастрофа очень расстроила бы его Саську, плюс не кому будет выиграть матч у Ботвинника… Я уже говорила, что Миша любил всем давать прозвища. Так возникла и “Саська”. Как-то он сказал мне: “У Рембрандта была Саския, а у меня будет маленькая Саския… – Саська!” С этого момента я стала Саськой и оставалась для него таковой всю жизнь…

Миша тут же стал распаковывать чемоданы с массой вся- ческих подарков и обязательных “списочных шмоток”, предназначавшихся самым разным людям. Квартира мгно- венно превратилась в склад фирменных вещей. Но что интересно – среди многочисленных рубашек, “болоньевых” плащей, диковинных в то время колготок, обуви, лекарств не было практически ничего, что бы он привез себе, кроме пачки шахматных журналов.

Миша потом много бывал за границей. Он привозил рас- пухшие чемоданы, содержимое которых неизменно пред- назначалось другим. Причем ничего не продавалось, между тем как в те времена торговля привозимыми заграничными вещами была серьезной статьей доходов для людей, выезжавших за рубеж. Все привезенное раздавалось, дарилось, преподносилось, а я должна была бегать по рижским “комкам” и покупать Мише башмаки, рубашки,