Гримёр и муза - Леонид Латынин

о том, что происходит там, внизу, у тех… Он поднимает палец, что он в ближайшие дни, мол, будет там, и это вопрос действительно дней, и что за год он передвинулся на двадцать номеров, но для него это-де не предел, а у лица ну прямо-таки другая степень подобия. Так научился, собака, держать его, что спутаешь, даже профессионал спутает. Ах, если бы вот сейчас закончился перерыв и спустился он туда, где все его мысли… Жди, жди, милок, времени у тебя вагон. Будешь еще там, внизу. Зато у тебя сегодня лихая перспектива — спуститься вон туда и на равных заболтать в сановитой, степенной группке. Ты думаешь, если они имеют номера повыше, то есть поменьше, то речь у них идет об ином… И тут иллюзия. Такое ощущение, что ты никуда не уходил. Та же тема. Обсуждение перспектив. Те же заботы гнетут, вечные — имя бы им… Упаси тебя Бог оставаться и выдать себя — что-де имеешь ты право опуститься куда угодно, вплоть до первого ряда… Все эти сто пятые, сто тридцатые, двухсотые и прочие — высокие и низкие, толстые и тонкие, заговорят тебя, впившись зрачком в очи твои, что они, вот именно они, и стоят того, чтобы сидеть там в первых рядах, и то, что они здесь, временно, во-первых, и кратковременно, во-вторых… Беги в первые ряды, беги, жаждущий покоя, у них, слава Богу, нет перспективы, но есть этот покой, им некуда стремиться, послушай, о чем говорят они, а ни о чем не говорят они, все сытые, им не о чем говорить, разве что о бабах, но и здесь они прошли такую школу, что о-о-о-о, а о работе — что о ней говорить, они делатели, и у них все уже позади, у них даже имена есть, то, о чем верхние даже в приступе белой горячки помышлять не могут, потому что можно сменить номер внутри своих рядов, а уж чтобы перебраться в первые ряды, как нашему Гримеру, такое раз в век и удается кому-то, если не считать баб, — а они не люди, не сами, во всяком случае, — но чтобы и это не мешало людям жить, скрывают и пишут перешедшего как исконно своего, но что-де который был временно в наказание лишен имени. И что, мол, сверху вниз естественного, то есть единственно правильного движения, и нет, и не бывает, и быть не может. Как дождь не может прекратиться, а солнце, если бы оно было, идти с запада на восток. Тоже справедливо. Все в этом Городе справедливо. Пожалуй, справедливость здесь достигла предела. Есть цель, но она неисполнима, чтобы не исчезнуть у живущего и не обессмыслить его жизнь. Ты скажешь — у имен? Ну, они и без цели уместны, и тут справедливость — и такие нужны (как факт) цели, которая не завтра, не послезавтра, а сегодня. Понятно, как лихо устроено? Но тише, десять минут на исходе… И Сто тринадцатый юркнул на место, скривившись, что мол, временно посидит здесь. Муза, которая говорила с Сотой, отправилась на свое место. И Гример, посмотрев в последний раз на свою работу, весь белый, отправился к Музе, боясь глядеть на Великого. А тот и не знает вовсе, что вот в этом рядовом Гримере, может, финал его карьеры… Но ладно, в мире порядка бывают тоже теоретические просчеты, которые потом быстро обрастают теорией справедливости.

ХХ

Тише, тише… Шуууу. Смолкает зал, как море, выдохнув воду на песок в сильный мороз — мгновенно превращается в лед. И вот вокруг только мертвая, холодная, каменная тишина. Гаснет, затухает, затуманивается свет в зале, он исчезает, и теперь это действительно одно лицо. Без рядов и номеров, лицо смотрящего и творящего, лицо выбирающего. А на освещенной сцене трое. И к ним идет первая пара, которой сегодня предстоит стать Главной. При своем участии именно в Выборе никто никогда не сомневается и в справедливости, и в том, что эта пара будет Главной. Здесь смотрящие в зале разделятся на тех, кто знает пару, и на тех, кто не знает ее лично. Каждый незнающий однолик, он зависит от легенды, а вот каждый знающий, увы, знает и относится к паре сам по себе. Да и подумай, может ли, например, Сороковой относиться к женщине из пары как все, если вчера целых два часа он шептал в это правильное розовое ушко их тайные слова, она же вот этими губами потихонечку, как девочка с корзиной, обошла весь лес и сорвала все ягоды, которые ей попались на пути. И — столько тайн, сколько нитей протянулось к сидящим в зале от этой пары. А если бы продолжить эти нити, то оказалось бы, что сидящие в зале, знающие главных кандидатов, связаны такими же нитями со всеми сидящими в зале. И возьми пару, да приподними ее, да вознеси к куполу — и весь зал закачается на этих нитях, и ты увидишь, что весь Город, собравшийся здесь, оплетен двойными, десятерными линиями и нет такого человека, кто бы не побывал с кем-то, а та, в свою очередь, побыв с кем-то, не связала того крепкой и прочной связью. Это хорошо, что мы не можем поднять главных кандидатов, показать, как Город связан внутри себя. Это хорошо, потому что у сидящих в зале остается иллюзия. Что только знакомые связаны с главной парой, а они в этом случае ни при чем. Да и откуда им знать, что через знакомых они тоже связаны, все связаны друг с другом. Бррр. Ну ладно, посмотрели, и хватит, думаешь, ты не связан в этом со всем миром?.. Ладно. Пора. Они здесь. Глаз — на сцену, там уже начинается то, для чего они здесь.

Внимание. И пара поднимается на желто-черный очередной помост на сцене.

И нет уже никого вокруг — свет погашен. только лица еще выхватывает луч из темноты, но вот и он исчез. И уже на экране вверху, рядом их лица — огромны и подобны. Не голова, только лицо на экране видимо; как будто маску вырезали, и цвет волос не важен, и есть ли они вообще, и линия черепа не имеет значения. И так просторны лица и так широки, словно огромная карта двух полушарий легла на экран, только то, что справа, подобно тому, что слева. И на каждом вверху — на севере — холодное белое снежное поле лба. На юге — внизу, круглый край подбородка,