Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина - Чингиз Гусейнов

- Такое разве забудется? - Усомнился тогда Настура в прозорливости Бахиры, теперь, когда познакомились, сомнение не ослабло, но понял, отчего заблуждался старец: ближе к смерти нестерпимы козни, злодейства, жестокости, несущие погибель, и пороки людские особенно заметны - не такова ли природа человека, потрясшая некогда (и по сей день потрясать продолжающая) Творца? И невольно возбуждается ожидание скорого явления Мессии. Старец, ослабевший разумом - да минует меня сия напасть! - поспешил увидеть Его в обыкновенном подростке с открытым ясным взглядом, источающим подлинно христианскую доброту, поразил рассуждениями о святости матери, похожей, как сказал, на Деву Марйам, и о том, что именно фигурка Богоматери с младенцем манит его в Каабе.

Юный муж, занятый, как и вся купеческая Мекка, караванной торговлей, нуждался - это уловил Настура - в отеческом совете: старец отговорил Мухаммеда - а вдруг Бахира прав? - держать путь в Сирию, мол, дороги опасны, торговля невыгодна, перекупщики захватили базары, и он, Настура, используя связи, поможет Мухаммеду продать товары в Босре.

Мухаммеду сопутствовала удача, и, к радости Хадиджи, он вернулся раньше обещанного срока. - Сведущие рассказывают... - Но Богу виднее! - перебил.

- ...что не ты, а Настура первым приметил тебя, вышел к твоему слуге и, как повествуют, спросил, указывая в твою сторону: "Что это за человек, остановившийся под деревом?" Майсара сказал: "Это юный курайш, из тех, что живут в Святилище". Тогда Настура заметил: "Под этим деревом никто и никогда не останавливался, кроме пророков". И не слуга ли сообщил потом своей госпоже, что видел, будто два ангела укрывали тебя тенью широких крыл, когда в полдневный зной ты ехал на верблюде? - Разве я не ответил тебе? Брат Хадиджи Варга - ханиф, произносят шёпотом, что он не верит в богов Каабы. Кто-то скажет: Приверженец веры прямоты, кто стремится от заблуждения к истине, или, как сами о себе говорят - склоняется к пути истинному. Может, отвернулся от всего, что ложно? Или иначе (а то и короче): просто честный человек? Что ханифство проповедовал - ещё не раз о том напомнит Варга! - наш праотец Ибрагим. Сказал: Он первый ханиф. Тот, кто Каабу воздвиг. Вера называется ислам! А сами - муслим'ы.

Но муслим - это предавшийся Единому Богу! А предавшийся Ему Единому не иудей ли? И христианин тоже! Но евреи и христиане-сирийцы называют ханифом еретика, безбожника! Так кто он, Варга?! Нет, не был Ибрагим ни иудеем, ни христианином, и Варга не является ни тем, ни другим, произнесение имени Варги рядом с праотцем показалось неуместным. Впрочем, слово произнесено, его не отменить. Весть о ханифах принёс однажды Абу-Талиб. И не в осуждение их, а как новость. Тем более что Кааба признает единобожцев, тоже и ханифов, нет для них понятия еретик, если явился с почтением в храм и не хулит веру других. Всем дорога в Каабу открыта: и разным христианам, а в их числе синайским подвижникам, и зороастрийцам-огнепоклонникам, иудеям тоже (но не придут). И тем из христиан, для кого пророк Иса, или Христос, - совершенный Бог, но и совершенный человек, пребывающий в двух природах неслитно, неразлучно и нераздельно при сохранении, говорят, свойства каждого естества божественного и человеческого. И тем из христиан, кто упорствует, утверждая, что земная жизнь Исы была лишь видимостью и потому, мол, божественное в Христе несовместимо с сохранением человеческого, - за такое в христианском мире - казнь! Что ж, мекканцы не спорят: христиане - и те, и другие, и третьи, войдя в Храм, сразу же направляются, как и я! минуя Хубала и главных божков, к Марйам и называют ее не иначе как Богородица с младенцем Иисусом. Иудейские колонисты не чтят Каабу, а новые единобожцы - ханифы, духом с ними близкие, и вовсе ни в какой храм не ходят. В каждом сердце, говорят, свой храм. А посещать чужое - вызвать недоумение у племени, обвинят в вероотступничестве. Когда Абу-Талиб принес услышанную весть, были одни разговоры дома, возгласы изумления, хотел удивить Мухаммеда, так, кажется? А что до их отказа приносить жертвоприношения богам, дабы умилостивить идолов обильным кровопролитием, раздаривать нищим и бедным жертвенное мясо и есть его самим, - они или скупы на траты, или, что маловероятно, боятся вида крови. Поговаривают, однако, что и Мухаммед, хоть не ханиф, но вот если женится - тоже перестанет приносить жертву и есть жертвенное мясо! О ханифах потом, ещё рано. Когда? Варга сам расскажет, как вернётся из Бизанса. Так случится ли это? Уже скоро! Тут и двадцатипятилетие Мухаммеда, некогда обретшего звание почётное Благоразумный, избрание в совет старейшин.

И новое имя, точнее, качество, прибавленное к имени: Амин Справедливый. Сколько же мне?

Хадидже страшно подумать, что скоро тридцать шесть - почти век курайшский прожила! Много это или мало? Но она ещё... да разве запоминается, как было с первым мужем или со вторым? Запоминается, чего не было. Но хотелось. Мечты, в которых и себе не признавалась. Ожидание и уверенность, что непременно с нею это (но что?) будет. Хадиджа рассеянна, щеки от непонятного - понятного ей! - пылают. Слушает, как двое мужчин - брат Варга, он недавно из Бизанса прибыл, и другой, с недавних пор предводитель ее караванов, - спорят. Нет, Мухаммед молчит, слышен лишь голос Варги, и ей неважно, прав он или нет, тем более что не настаивает на своём, - лишь бы всегда были рядом с нею. И состязания поэтов, что устраивались дважды в год на мекканских торговых ярмарках, где звучат стихи о любви. Запоминала, как бы ни были они длинны, удивляя подругу: Нафиса услышит и позабудет, а Хадиджа - нет. Слова не представлялись ей выдумкой поэтов, стремящихся выиграть в споре: кто красивее скажет о возлюбленной? Было в стихах нечто иное, невыразимое, и хотелось ещё раз услышать, чтобы понять. Средь победивших на ярмарках стихотворений, что висят на стенах Каабы и образуют собой - это Варга придумал - ожерелье из семи крупных жемчужин, было одно, которое особенно тревожило: Проснись, о дева, со своею чашей (и не важно - какая она из себя, эта дева, - Хадиджа видит в ней себя), преподнеси и нам утренний напиток, не щади вин эндеринских, которые, смешаешь если с тёплою водою, становятся, как будто в них шафран, - светлее. Томление в ожидании кругового кубка, пока дойдет до нас, дабы могли отвлечься от терзаний страсти (но гасить чувства - зачем?!). Но ты от нас тот кубок отвела, лишив напитка утреннего! Клянусь и теми кубками, что в Ба'альбакке осушал, и теми, что в Дамаске и Касырине! Смерти не миновать - так насладимся тем, что нам дано, и пусть свершится то, что суждено нам! Остановись перед разлукою, красавица в носилках (уже в носилках?), чтобы спросили мы, решилась на разлуку отчего ты? Или поспешен племени отъезд? Или, быть может, любовнику ты изменила? Отвечай! Тебя днем страшным рубящих меча ударов, в котором (день или меч?) черпали отраду пронзающие насмерть, - заклинаю! Подобны острым стрелам очи братьев двоюродных твоих! Звучит долго в душе, наполняя сердце ожиданием и предчувствиями, строка поэта Амр ибн Кюльсума - причудливая вязь в свитке: Ведь завтрашний день, как и сегодняшний, да и послезавтрашний тоже, принесут, несомненно, то, о чем и не ведаешь ты. Кажется, сердце остановится, если не увидит Мухаммеда. Нафиса, подруга ее, удивлённо слушает Хадиджу:

- Ты, и чтоб чьей-то рабой была?! Да кто он такой! Только дай знать, сам прибежит к тебе! - И Нафиса пригласила к себе Мухаммеда для важного, сказала, разговора.

Не успели войти - давай расточать похвалы, говоря о его великой надёжности, честности и благородном нраве, что привлёк он внимание женщины достойной, рассудительной и богатой.

Движением головы прервать хотел, чтобы не слушать далее. Рано ему жениться, не интересуют его вовсе женщины. Одна есть, но недосягаема. - О чём ты, Мухаммед?! Счастье летит в руки - и он, как молодой мужчина... Мухаммед в напряжении, но уже не перебить, поздно, имя она назвала: - Твоя, Мухаммед, благодетельница! Хочет, чтобы именно на ней он женился! Внезапно пред ним другая Хадиджа предстала, прежние отроческие волнения дополнились новыми.

Чувствовал тогда, когда напутствовала в первый караванный путь!

Даже обратилась: "О сын моего дяди, ты привлёк меня родством, высоким положением среди сородичей, добронравием и правдивостью". Имя её, когда впервые привели к ней, связалось со священным Чёрным камнем, что покоится в храме Кааба, по созвучию. Хаджари - Хадиджа? А ещё Хаджар (Агарь). И даже край наш Хиджаз! Чудесно выстроились: Хадиджа - Хаджари - Хаджар - Хиджаз! Недоступная Хадиджа, миг назад чужая, вдруг стала с ним вровень. Близка и желанна? Обрёл... Но и прежде чувствовал! Или догадывался? Улавливал!

Женскую ласку? Видел женщину, которая любит!

(12) На полях рукописи - диалогическая запись: - Тут же следом испытал чувство радости. - Постоянное чувство бездомности? - Неправда!

- Дом свой искал?

- Но разве дедов дом был не родным?