Туман войны (СИ) - Курамшина Диана

Как оказалось, Павел поведал не все новости из Могилёва. Жителей, под угрозой оружия собирали к церквям и заставляли приносить клятву верности Наполеону.

Всё происходило под увещевание архиепископа Могилёвского, Варлаама. Он не только принял требуемое французами у прихожан в городе, но и разослал циркуляры в другие поместные церкви и монастыри обязуя присягнуть французскому императору.

После всего произошедшего, в Могилёве отслужили благодарственный молебен в честь императора Наполеона. А 22 июля (3 августа по новому стилю) в городе уже отмечали день рождения самого Бонапарта. В церквях даже была устроена праздничная иллюминация. Вместо сопротивления захватчику, духовенство почему-то старалось вовсю угодить «новой власти».

— Неужели мы так повлияли? — спросила ужаснувшись. — У нас о подобном не поминалось.

— Скрывали. Но в моё время этот факт был уже озвучен. После ухода французов Варлаам попытается всё скрыть… хотя в Синод всё-таки донесут. Приедут люди, будет следствие. Его снимут с должности и лишат сана. Закончит жизнь он простым монахом в монастыре. Говорят, даже ослепнет от постоянных слёз.

— Но почему? Не могу понять, что заставило его на это пойти?

— Понимаешь, ma chère, сейчас все считают армию Наполеона непобедимой. За всё то время, что он у власти, они не проиграли и не ушли из завоёванных земель. Посмотри сколько государств встало под его руку. А Варлаам… поразмыслил о своей участи, если он не согласится помогать и продвигать приказы оккупантов. Просто захотел остаться у власти.

— Почему же они не уехали?

— Ma chère, ты помнишь, как мы вывезли графа Толстого? А теперь представь, что я бы с подобным же пошёл к церковникам…

Скрепя сердце согласилась.

— Как ты думаешь, стоит ли поговорить с местным духовенством? Или они последуют примеру Могилёва?

— Поговорить, конечно, стоит… — сказал Павел задумчиво, — но как именно они отреагируют? На этот вопрос я ответить не могу.

— Помнишь, нас приглашали к губернатору?

— Да, прямо перед моим отъездом.

— Там я познакомилась с настоятелем Спасо-Преображенского монастыря, отцом Макарием. Считаю тебе стоит рассказать ему о происходящем в Могилёве. А учитывая, что французские войска приближаются к городу… думаю он сделает надлежащие выводы. Настоятель ещё не стар и мне он показался вполне вменяемым.

— Хорошо, ma chère. Так и поступим.

На следующее утро Ефимка был отправлен с запиской к отцу Макарию. Пока мы завтракали, он вернулся с ответным письмом, где Павел приглашался на беседу. Естественно один. Как пошутил жених, «женщинам в мужском монастыре не место».

«Провидца» не было довольно долго, а я старательно пыталась занять себя чем-то полезным. Честно говоря, действительным пациентом у меня являлся только поручик Жилин. Все остальные уже готовились примкнуть к своим отрядам. В городе уже все знали о том, что обе российские армии вот-вот соединятся под Смоленском.

Верные башкиры привезли командиру его сумку, в которой оказались некоторые документы, найденные ими во французском лагере. Прочитав одну из бумаг, поручик попросил меня срочно вызвать кого-то из командования. Как я узнала в последствии, это было письмо маршала Мюрата, в котором тот извещал генерала Себастиани о намерении русских ударить главными силами на Рудню, и предписывал ему отойти назад к пехоте. Неужели в рядах нашей армии предатель? Откуда такая осведомленность о перемещениях?

Глава 9

01 августа 1812 года

И хотя жара всё ещё продолжала одолевать, жизнь уже не казалась столь тягучей. Наоборот, она старалась просто поражать обилием дел и происшествий.

Естественно, для меня самым важным моментом было прибытие из Витебска Якова Васильевича Виллие. Эту весть принёс мне Ефимка, по большей части днями пропадавший где-то в городе.

За прошедший год парнишка сильно вытянулся. Не привыкнув ещё к своему новому росту, он иногда спотыкался, если решался пробежаться, вместо неторопливого шага. По приезду в Смоленск, одежду ему пришлось всю заменить, она ему стала просто мала. Обновки ему очень нравились, оттого Ефимка пытался не запачкаться. Но порой непоседливый нрав его брал верх над степенностью, которую он по наущению Егора в себе вырабатывал. И хотя подросток старательно выполнял роль посыльного, он часто задерживался в городе наблюдая за ополчением, войсками и всем остальным, что так восхищает мальчиков в этом возрасте. По возвращении подросток с упоением рассказывал нам обо всём увиденном.

Мы же стали замечать ненавязчивую заботу Ольги о парнишке. Сама постригла, приобрела для него кепочку, по совету Павла подарила небольшой ножик… чем кажется и сломала лёд отчуждения. Да и в поступках и словах своих моя компаньонка была необыкновенно ласкова и внимательна к Ефимке. Тот же, почувствовав теплоту, сам потянулся к Ольге, часто непроизвольно устраиваясь у неё в ногах, пристраивая голову под её руку.

Узнав о Виллие, я поспешила в госпиталь, надеясь застать его там. Жених решил составить мне в этом компанию. Мы оба понимали, что через несколько дней у Смоленска разверзнется настоящий ад. А потому будущий муж старался всё время, какое мог, проводить со мной, осознавая, что вскоре мы будем далеко друг от друга, слишком занятые каждый своей миссией.

Поездка Павла к настоятелю прошла вполне удачно. Хотя он и сам мне это рассказал, результат я сейчас наблюдала, сидя в бричке. С десяток повозок выезжали из монастырского подворья. Весь груз был аккуратно закрыт дерюгой и привязан. По форме было совершенно не понятно, что именно вывозится, но осознавала, как именно жених живописал разграбления французами церквей и на что пришлось пойти духовенству Могилёва, оказавшемуся у них в руках.

Думаю, клятва отступничество Варлаама потрясло отца Макария. Но «провидец» напомнил мне, что уже в августе 1813 года Александр Павлович специальным указом простит всех: и крестьян, восставших против своих помещиков, и московский магистрат, и жителей Могилёва, да и многих других, кто «от страха и угроз неприятельских, иные от соблазна и обольщений, иные же от развратных нравов и худости сердца, забыв священный долг любви к Отечеству и вообще к добродетели, пристали к неправой, Богу и людям ненавистной стороне злонамеренного врага». Кроме высочайшего прощения, самодержец повелит вернуть отступникам всё имущество, «словом, поставить их в то состояние, в каком они находились прежде, до впадения в вину». На всю Российскую Империю окажется, только один человек, на которого видимо не распространится монаршая милость — архиепископ Могилёвский. Остальные же присягнувшие Наполеону священники отделаются несравнимо легче, им «было предписано шесть воскресений после Божественной литургии при собрании народа полагать перед местными святыми иконами по 50 земных поклонов».

По предположению Павла, первым долгом сейчас вывозили всё самое ценное, а по окончании, в дорогу отправятся и высшие церковные иерархи города. Естественно, рассказать о том, что город будет полыхать пожарами он не мог. Подобные сведения вызвали бы больше вопросов и подозрений, чем веры.

Тем более, после найденного письма Мюрата[37] это стало особенно опасно. Русское командование было настолько поражено находкой, что как выразился Павел, начало настоящую «охоту на ведьм». Вот только в измене отчего-то подозревали в основном иностранцев. Особенно досталось Людвигу фон Вольцогену. Почему этот сорокалетний саксонец вызывал у многих недоверие было не понятно, но именно это имя чаще всего упоминалось многочисленными слухами.

Павел Матвеевич имел на сей счёт свои мысли. Этот высокообразованный офицер, перешедший в русскую армию в чине майора в 1807 году и поставленный по квартирмейстерской части, в своё время обратил на себя внимание императора Александра, назначившего его своим флигель-адъютантом в начале прошлого года. И уже в сентябре того же года он был произведен в подполковники. На известном совете в Дрисском[38] лагере Людвиг одним из первых выступил против размещения армии в этом месте, с целью дать сражение французам. При том сам фон Вольцоген даже составил план ведения военных действий с Наполеоном. Но ему так и не дали хода. После же отъезда Александра из армии, сам саксонец остался в должности дежурного штаб-офицера при Барклае.