ВИЧ-положительная - Гарретт Кэмрин

— Ну, мы знаем, и мы все еще здесь, — говорит Лидия, сжимая мое плечо. — Я очень рада, что ты нам сказала.

Я быстро моргаю, чтобы сдержать подступившие слезы.

— Угу. — И вытираю глаза. — Боже, как же я это ненавижу. Почему я не могу просто быть асексуальной?

— Не так уж это и просто, подруга, — усмехается Клавдия. — Ты даже не представляешь, сколько у нас с Эммой об этом разговоров. Да чуть ли не каждую неделю: «Нет, любимая, мне не нравится, когда ты мне делаешь куни, хотя я не сомневаюсь, что у тебя очень хорошо получается».

Я начинаю тихо ржать.

— Да ну блин.

— Честно!

Мне хочется смеяться, но я не могу перестать думать о том, что она сказала до того. Я не единственная с ВИЧ. В больнице Святой Марии полно ребят, кто, как и я, приходит на регулярные осмотры. Не может быть, что все мы — одинокие, никому не нужные члены общества. Я бы даже и не хотела быть с тем, кто из-за вируса думает обо мне плохо.

— Не, я, конечно, понимаю, что кто-то будет более, не знаю, осторожен, — говорит Клавдия, понижая голос. — Но если ты расскажешь Майлзу, а он себя поведет как придурок, то он просто тебя недостоин.

— Знаю. — Я смотрю вниз: мы с Лидией держимся за руки. — Просто он мне очень сильно нравится. Как бы я хотела, чтобы мне не нужно было ему ничего говорить. Я переживаю, что он плохо отреагирует. Боюсь страшно.

— Это так нечестно, — говорит Лидия, притягивая меня к себе. — Мне ужасно жаль.

На этот раз я не могу сдержать слезы. Я кладу голову на плечо Лидии. Клавдия подсаживается ближе и кладет руку мне на спину. Хоть я и реву, утирая слезы, чтобы не привлекать внимание официантки, я не жалею, что им рассказала. Даже несмотря на странные комментарии и неловкое молчание. Они как минимум в миллион раз лучше Сары. Я об этом и раньше думала, но сегодня это просто, блин, факт.

9

Мой новый вибратор мал, да могуч.

Я выбрала «пулю», потому что искала что-то простое — по форме как бейсбольная бита, из силикона, без наворотов, — но я ошиблась. Здесь двадцать разных настроек. Я даже не знаю, с чего начать. Еще eсть инструкция по применению, но, когда я вижу слова типа «непористый», «многоскоростной» и «режим вибрации», мне хочется уже самой все протестировать.

Я его включаю и смотрю, как с каждым новым уровнем дрожание усиливается. Когда я дотрагиваюсь до него пальцем, ничего особенного не происходит. Хорошо, что он почти беззвучный. По крайней мере, я знаю, что родители не услышат и не застанут меня врасплох.

Ладно. Я готова. Я одна, у меня есть время, и у меня есть прибор. Мне понравится. Наверное. Нужно только управиться до того, как придут Лидия и Клавдия, примерно через час. Я делаю глубокий вдох и плюхаюсь на кровать, потом переключаю вибратор на самую низкую скорость.

— Вау! — вырывается у меня в пустой комнате. Мой голос звучит с придыханием, как у порнозвезды, а глаза выпучены, как у мультяшного героя.

Рукой совсем не так, это уж точно, так что я тут же кончаю, заглушая стоны подушкой.

— Охренеть, — невнятно бормочу я. — Слава богу за «Сундук наслаждений».

После душа я все еще порхаю как бабочка. Потом спускаюсь вниз. Уже типа два месяца, как Лидия с Клавдией приходят к нам на ужин. Готовит чаще отец, что смешно, потому что он обычно или дежурит, или работает допоздна. Сегодня он жарит странных маленьких курочек, таких милых и бесповоротно мертвых.

— Они с розмариновой корочкой, — говорит он, когда я намекаю на их не слишком аппетитный вид. — Так что будет вкусно.

— О-о-о. — Я заглядываю ему через плечо. — Какой ты молодец!

Раздается звонок в дверь. Я иду открывать, но папа меня опережает. Мы расстались всего пару часов назад, однако мои подруги уже в полной готовности: у Клавдии в руках букет цветов, за ним прячется Лидия. Родители и так рады, что у меня есть друзья, поэтому девчонкам даже не нужно ничего с собой приносить, но они все равно приносят. Хоть я и единственный ребенок в семье, я как будто с ними соревнуюсь, кто у предков любимей.

Вообще, неправильно так говорить. Мой сводный брат по-прежнему живет с родней в Нью-Йорке, а мы переехали сюда в мои лет пять или шесть. Мне нельзя так его называть, но он именно сводный брат и есть. Ни со мной, ни с отцом он почти не общается, а когда мы навещаем его на летних каникулах, он откровенно скучает.

— Надеюсь, мы не слишком поздно, — говорит Лидия, свирепо поглядывая на Клавдию. — Тут кое-кто не умеет водить.

— Лидия просто хейтер. — Уголки губ Клавдии так и ползут вверх. — А мы вот цветы принесли.

— Это от моей мамы. — Лидия заходит внутрь. — Она вас благодарит за все приглашения.

— Как это мило. — Папа смотрит на цветы и улыбается. — Передай ей от меня спасибо.

Я прислоняюсь к Клавдии. Вроде дела у нас идут на поправку после того разговора.

— Эй. — Она подталкивает меня локтем. — Ты нам так и не сказала, было ли что-нибудь интересное сегодня на репетиции или нет.

На моих губах невольно расцветает улыбка.

— Симона расскажет нам всем за столом, — говорит отец. — Я что, зря столько цыплят наготовил? Девчонки, привет.

Они машут в ответ. Я фыркаю, пряча лицо на плече у Клавдии. Я уж точно не собираюсь рассказывать про Майлза перед родителями. Отец будто догадался еще до того, как Клавдия спросила. Клянусь, у родителей какое-то чутье на парней.

Клавдия снова пихает меня локтем, пока мы идем к столу.

— У тебя отличные предки, — шепчет она. — Не знаю, чего ты жалуешься.

Я сдерживаю вздох. Нечестно, когда она так делает.

— Я не жалуюсь, — бурчу я. — Я вообще ничего не говорила.

Она пожимает плечами:

— Могло быть гораздо хуже. Например, ты бы жила в моей семье.

С родителями у нее — полный мрак, и стало особенно сурово с тех пор, как они узнали, что Клавдия — асексуальная лесбиянка. Отец ее даже в психушку отправлял, я не гоню. Хорошо, что я не хожу к ним домой, а то бы я его ударила.

Мы садимся за стол, и папа поворачивается ко мне:

— Симона, как сегодня прошла репетиция?

Я лихорадочно перебираю в уме варианты. Нужно рассказать о чем-нибудь, не связанном с Майлзом: о песне, которую мы репетировали, о новых декорациях, да о чем угодно, но я могу думать лишь об одном — как мы с Майлзом болтали руками взад и вперед, будто были одни на сцене.

Боже, надеюсь, я не краснею. Я тыкаю вилкой в курицу — точнее, цыпленка — на блюде. Наверно, можно ляпнуть что-нибудь смешное.

— Я лучше расскажу, что было в школе в пятницу. Это веселая история. На психологии, значит, нам нужно было чем-то поделиться. Не знаю, почему я до сих пор это делаю, все вокруг такие идиоты. — Я пытаюсь переложить кусок к себе на тарелку. — Один парень все спрашивал и спрашивал, как я называю родителей, раз у меня два папы. А я его игнорила, потому что это и так понятно.

— Ну, Мони, вообще-то не факт, — говорит отец, разрезая своего цыпленка. — Легко представить, что для кого-то это не так очевидно…

— В ее защиту, — вступается за меня Лидия. — Мне кажется, он гомофобничал.

— Ладно. — Отец поджимает губы. — Принимается.

Клавдия хихикает.

— Так вот, — продолжаю я. — В итоге я ему сказала: «Я называю родителей Эбеновое дерево и Слоновая кость»[2]. А он меня обвинил в расизме.

Папа прыскает со смеху, чуть не расплескав воду из кружки. Смотрит на отца:

— И как это мы сами до этого не додумались?

— Надо было видеть его лицо! — говорит Лидия. — Клавдия, жаль, ты пропустила.

— Стопудово, — подмигивает мне Клавдия. — Но уверена, что сегодня на репетиции было еще лучше.

Боже, вот она засранка. В первый раз за долгое время у меня наконец-то получилось думать о чем-то, кроме Майлза. Отец с папой обычно сразу все замечают, поэтому я хватаю стакан и пью воду, чтобы скрыть свою реакцию. Мне не нужна еще одна лекция о воздержании. Их нравоучений мне хватит на всю оставшуюся жизнь.