ВИЧ-положительная - Гарретт Кэмрин

Мало того, сегодня мисс Клейн зациклилась на отработке «Seasons of Love», а потому останавливает и начинает песню снова и снова. Мистер Палумбо безмолвно за нами наблюдает, и губы его сжаты в тонкую линию. Я решаю заглянуть за сцену. Я могла бы притвориться, что проверяю всех рабочих сцены, но это было бы пустой тратой времени. Как только я захожу за кулисы, мои глаза видят только Майлза.

На нем черная футболка и темные джинсы. Он складывает руки на груди, и на его запястьях вздуваются вены. Я сглатываю комок в горле. Если бы вокруг никого не было, я бы зацеловала его до потери пульса.

Он двигает на сцену одну из декораций, огромную, гораздо выше него. Устанавливает на место, потом берет в каждую руку по скамейке. Кусочками ярко-синей ленты на полу отмечено, куда ему нужно их поставить. Ловко уворачиваясь, народ разбегается в разные стороны. Жесткие декорации обычно не такие уж тяжелые, все же рабочие сцены сами их строят из дешевой фанеры и других облегченных материалов, но весят они все равно прилично, и передвигают их, как правило, по двое. И только Майлз — в одиночку. Это нереально горячо, но, пожалуй, мне стоит с ним об этом поговорить. Все знают о его травме. Не хватало, чтобы ему стало хуже.

Я прочищаю горло:

— Глазам не верю, как это Джесс дал тебе двигать все это одному.

Он ставит скамейки на место и смотрит на меня с улыбкой. Я хочу впиться в нее своими губами, прямо здесь, прямо сейчас, у всех на виду.

— Да все нормально, мне не тяжело, — говорит он, вытирая руки о джинсы. — Не так тяжело, как запоминать слова.

— Ну правильно. Чтобы запомнить, нужны мозги.

— Хочешь сказать, у меня их нет?

Я делаю страшные глаза. Но держусь всего пару секунд, а потом расплываюсь в улыбке.

— Я сражен. — Он хватается рукой за сердце. — Пусть у меня нет мозгов, но зато у меня дофига опыта. Знаешь, что я делал в лакроссе?

— Толкался, — пожимаю плечами я. — Ты это, по-моему, уже говорил раз или два.

— Ну да, потому что в лакроссе это важно.

Он делает шаг ко мне и встает рядом. Я смотрю вниз и больше не слышу, что он там говорит. Наши руки так близко. Он это специально, да? Мы уже целовались. Держаться за руки — это же типа ерунда по сравнению с поцелуем? Я же могу взять его за руку?

— Алло, Симона? — раздается его голос прямо над моим ухом. — Прием.

Я быстро хватаю его ладонь. Моя наверняка потная и липкая, но он руки не отдергивает. Его пальцы сплетаются с моими. Я закусываю губу, чтобы сдержать расползающуюся от уха до уха улыбку.

Это называется, я собиралась держаться от Майлза подальше. Честно говоря, не думаю, что смогу. Я поднимаю взгляд, но не на Майлза. Я оглядываюсь кругом. Кто-то подметает стружку, кто-то красит заднюю стену. Никто не обращает на нас внимания. Если бы подкинувший записку был здесь, уверена, он бы на нас сейчас смотрел. Наверное, это значит, что его здесь нет.

— Знаешь, — произносит Майлз громким сценическим шепотом, — мы пропустили мюзикл дня вчера и позавчера.

Это потому что позавчера мы целовались.

— А я все думала, насколько тебя хватит, — признаюсь я, наблюдая, как он раскачивает нашими переплетенными руками взад и вперед. Если бы я увидела кого-нибудь еще, стоящих вот так, точно бы расхохоталась. Да и сейчас меня немного подмывает засмеяться, но не только из-за нашего дурацкого вида. — Ты не то чтобы прямо увлекаешься театром.

— Ну, в смысле… — Майлз на секунду замирает. — Я не то чтобы прямо не люблю театр…

— Да ладно, Майлз, — говорю я, сжимая его ладонь. — Ты даже не знаешь, чем отличаются «Волосы» от «Лака для волос».

— Что правда, то правда. — Майлз смотрит на наши руки. — Только вот… не знаю. Я еще не встречал никого, кто бы так серьезно увлекался постановками.

Конечно, я не жду от него экспертных знаний. Он не должен хорошо разбираться в мюзиклах и спектаклях, только потому что я схожу с ума по ним и вообще всему, что происходит на сцене. Это моя стихия. Мюзиклы — как другой язык, на котором мне изъясняться легче, чем на родном английском. Единственный минус — иногда труднее общаться с немузыкальным народом.

Когда я была маленькой и все время проводила в больнице, папа и отец без конца смотрели со мной «Волшебника страны Оз», пока я не выучила наизусть все песни. А перед тем как пойти в эту школу, я всю неделю на рипите слушала «Дорогого Эвана Хансена». Мюзиклы — это то, что помогает мне собраться, когда все вокруг кажется бессмысленным. Каждому нужно что-то такое для утешения.

— Ну дык. — Я выразительно оглядываюсь по сторонам. — Добро пожаловать в драмкружок.

— Нет, в смысле, мне нравится, как ты рассказываешь о мюзиклах. — Под его пристальным взглядом я застываю на месте. — Джесс тоже любит мюзиклы, но он не говорит о них так как ты. С восторгом. У тебя прямо глаза горят и все такое. Да я чаще всего даже не знаю, о чем ты рассказываешь, но хочу тебя слушать.

Мой рот открывается, но я не издаю ни звука. А я-то думала, что он слушает просто из вежливости. Похоже, не только…

— Я что-то не то ляпнул, да? — Он облизывает губы. — Ты…

Однако не успевает закончить. Тяжелые шаги Джесса прерывают его на полуслове.

— Майлз, — выговаривает он, запыхавшись. — Нужно, чтобы ты передвинул… О, Симона! Я думал, ты в хоровой с Палумбо.

Дело в том, что на Джесса невозможно сердиться. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-то говорил плохо, что просто нереально, потому что все мы иногда срываемся. Будь это кто-нибудь другой, я бы ляпнула что-нибудь грубое, чтобы он свалил. Вместо этого я отпускаю руку Майлза, не обращая внимания на его вопросительный взгляд.

— Угу, мы тут просто… — Я замолкаю и засовываю руки в карманы. Что мы тут просто? Разговаривали?

Майлз поворачивается к Джессу:

— Нужно снова передвинуть декорации квартиры?

— Ага, — кивает Джесс. — Это только ты можешь.

Они уходят к занавесу, а я прислоняюсь к стене. Вот это речь Майлз задвинул. Что я могу на это ответить? Мне нравится твоя задница? У него, значит, сплошные мимими и ваниль, а я только и думаю о том, как бы его поцеловать.

Я глубоко вздыхаю и бегу за ними.

Майлз в последний момент оборачивается:

— Симона? Что…

Я хватаю его за футболку. В голове прокручивается романтический поцелуй: он склоняется мне навстречу, на фоне играет музыка. Но мы же не в кино — голову он не наклоняет, и я утыкаюсь лицом ему в грудь.

— Я хотела это… — Я делаю неопределенный жест свободной рукой. — Э-э-э. Можно тебя на минутку?

Майлз опускает голову. На секунду мне кажется, что он злится, но потом я вижу, что его плечи беззвучно трясутся от смеха.

— Не смейся! — Я отпускаю его футболку и отступаю на шаг. — Я не знаю, как это делается.

— Без проблем. — Его лицо смягчается. — Если хочешь, давай позже увидимся. И не на минутку, а подольше.

Это может значить все что угодно. Я, конечно, сразу думаю о сексе и тут же вспоминаю о записке, отчего тут же сводит живот, — но отгоняю эти мысли прочь.

— Хочу, конечно, но не могу, — говорю я и делаю еще один шаг назад. — Позже я занята. Мы с друзьями пойдем… В общем, нужно там кое-что сделать. Я не гоню, честно.

Майлз, может быть, и крутой чел, но ему я точно не скажу, что собираюсь провести вечер субботы с друзьями в секс-шопе. Не хочу его спугнуть. Да и вообще было бы неплохо провести эту пару часов без него и разобраться, что мне, блин, делать с этой дурацкой запиской.

— Майлз? — зовет Джесс.

— Ну хорошо. Пожалуй, я тебе верю. — Майлз оборачивается на голос Джесса. — В другой раз?

Я улыбаюсь. Не могу удержаться:

— Договорились!

8

Даже в поезде, уносящем меня от забот, мне все равно трудно забыть о записке. Никак не могу перестать о ней думать. Я сижу между Лидией и Клавдией, но не обращаю внимания на их болтовню. Я смотрю в окно. Кто мог ее написать? Кто вообще мог узнать, что у меня ВИЧ? Может, меня видели в больнице? Представить не могу, что кто-то тратит свое время, чтобы за мной туда тащиться. Может быть, этот кто-то уже там был? Навещал больного родственника или типа того?