Окоянов - Дмитрий Дивеевский

Красин желчно усмехнулся. Судьба играла с ним в странные игры. Кто бы мог подумать, что он, убежденный противник ленинской политики, личный недруг Ульянова, будет в мае двадцатого года сидеть в Лондоне торговым агентом, а по совместительству еще и наркомом торговли и промышленности советской республики?

Он вспомнил, как Ульянов безжалостно расправился с ним в Швейцарии в 1909 году, обвинив в краже партийных денег. Чувство жгучей обиды до сих пор возвращалось к нему при воспоминаниях о том периоде. Его, члена ЦК, теоретика, казначея партии, руководителя самых удачливых боевок, обвинили в жульничестве. Обвинили потому, что Ульянов опасался его соперничества. Опасался, что Красин займет его место. А он мог бы стать вождем. Он – человек широчайших талантов и организационных способностей. Настоящей причиной разрыва с Володечкой было то, что Красин не мог себе представить будущего общества без технической интеллигенции, которая должна была разделить власть с победившим пролетариатом. Это придало бы революции более умеренные и цивилизованные формы, оградило бы страну от сползания в пучину дикости. Голос Красина был услышан другими активистами партии, авторитет его быстро рос. Да и трудно было сомневаться в правоте его идей. В 1907 году при выборах во Вторую Думу большевики с треском провалились. А ведь тужились выдать себя за авангард революции пятого года. Почти все места в левой фракции заняли меньшевики, трудовики и эсеры. Среди этого многоголосья совсем не слышен был писк нескольких большевистских думцев. Но, упершись бараном в идею пролетарской исключительности, Володечка не хотел замечать, что крохотная его партия совсем не признается народом. Об этом настойчиво и повсеместно вещал Леонид Красин. Он призывал к работе с интеллигенцией, ибо только она имеет ежедневный доступ к глазам и ушам публики. И тогда Ульянов ударил из-за угла. Ударил крепко, мерзавец. Подкосил так, что не встать.

Леонид Борисович не смог вынести оскорблений и ушел из большевизма, который под руководством Ленина все больше превращался в тайный клуб болтунов на содержании кайзеровской разведки. О связях Володечки с немцами Красин, как казначей партии, сильно подозревал, и это было одной из причин удара в спину. Сам ли Ульянов додумался, немцы ли подсказали, но изгнать такого человека из организации было очень нужно. А то ведь использует свои знания для наскока на вождя мирового пролетариата. Соберет оргбюро, разложит бухгалтерию: приход – расход, спросит, на какие денежки Володечка с Надюшей снимают хорошие гостиницы, путешествуют по Альпам, кушают шампанское и крем-брюле. Уж, наверное, не на те гроши, что изредка присылала им из Симбирска Володечкина сестра.

Красин ушел из политики совсем. С его подготовкой и талантом ничего не стоило хорошо устроиться в жизни, и он это сделал. Потом, когда миновали годы и участие в партии большевиков стало казаться ему скверным сном, Леонид Борисович любил поглумиться над Лениным в кругу приятелей:

– Скажи только: «диктатура пролетариата», как у Володечки контакты в голове разъединяются и он начинает нести безумную херню. Ульянов так любит рабочий класс, что это рождает нездоровые эротические образы, – говаривал он своим товарищам за кружкой пива. При этом бравировал электрическими терминами, так как превратился в процветающего предпринимателя, представителя электротехнической фирмы «Сименс-Шуккерт» в России и жил себе припеваючи, вдали от российских политических катакомб.

Февральскую революцию Леонид Борисович поначалу приветствовал как избавление народа от опостылевшего царизма и выход на европейскую дорогу. Однако вскоре увидел, что народ его восторгов не разделяет. Вместо того, чтобы чинно-благородно подождать реформ новых властей, мужики как с цепи сорвались и стали захватывать помещичьи земли, поджигать усадьбы, разгонять земства и просто разбойничать на больших дорогах. В стране запахло пугачевщиной. Стало ясно, что нужна твердая рука. Но ее-то как раз и не было.

Когда Володечка с двумя сотнями жидовинов высыпался из немецких вагонов в Питере, Красин, конечно, подумал о нем как о твердой руке. Этот кому хочешь глотку перервет. Только вот партия у него больно рахитичная. Куда с ней мечтать о российском троне? В стране бушевала эсеровская и меньшевистская стихия, и ульяновские горлопаны были почти не заметны.

Леонид Борисович стал с насмешливым интересом наблюдать за Володечкиными зигзагами в этой обстановке.

В мае семнадцатого большевики сунулись на Всероссийскую крестьянскую конференцию. Ульянов написал делегатам пронзительное письмо, а потом выступил перед ними с пламенной речью. Но конференция не обратила на него внимания и приняла резолюцию в поддержку Временного правительства и за продолжение войны. Красин злорадно представлял себе, как Ленин в ярости дерет на себе последние волосенки. Мужики упрямо не увлекались большевистскими идеями.

Но при всем при том, Леонид Борисович не мог не заметить, что к этому времени в двух столицах уже выпускалось 40 большевистских газет, ежедневным тиражом почти в полмиллиона экземпляров. «Что за напасть?» – думал он. – «Неужели скаредные немцы раскошелились на такие суммы? Не похоже». Потом он вспомнил недавние сообщения иностранных газет об аресте в Канаде группы Троцкого с грузом долларов, срочное вступление этого деятеля в партию большевиков сразу после освобождения из тюрьмы, и ему все стало ясно. Если этих денег хватит еще и на подкуп голодной толпы, то дела у Ульянова не так плохи.

Между тем 3 июня начал работать Первый Всероссийский Съезд Советов, и большевики из кожи вон лезли, чтобы прорваться на авансцену политики. Газеты их свое дело сделали, и на съезде уже присутствовало 105 ленинских делегатов из общего числа в 777. Все-таки кое-что, хотя и не очень серьезно. Володечка обрадовал собравшихся тем, что его партия готова взять власть в руки, и начал, как всегда, нести свою ахинею, требуя «пролетарско-крестьянскую демократическую республику, в которой вся власть принадлежала бы Советам». И хотя депутаты представляли как раз Советы, они слушать Ульянова не стали. Для них Советы были средством устройства всего общества, а не орудием борьбы за интересы беднейших классов. На Ульянова снова наплевали, несмотря на его истошный вопль «Есть такая партия!!!», и съезд принял резолюцию за доверие Временному правительству и оборону Отечества.

Красин с удовольствием воображал, какие проклятья изрыгал Владимир Ильич в адрес «меньшевистских и эсеровских педерастов».

Однако чем дальше, тем меньше удовлетворения он получал от наблюдения за событиями.

Взбешенный Ленин начал прибегать к тактике уличных беспорядков. Он сумел организовать мощную демонстрацию 18 июня. При наличии денежек вывести на улицу голодных и обнищавших людей было несложно. Питер сотрясли массовые демонстрации во главе с большевиками. В ответ на это правительство Керенского сделало серьезную стратегическую ошибку. Оно решило отвлечь публику от внутренней ситуации успешным наступлением на фронте. Наступление было плохо подготовлено, в войсках вели саботаж агенты большевиков, и оно захлебнулось с большими жертвами. Вместо ожидаемого одобрения протесты захлестнули крупные города. Теперь Ульянов ковал железо, пока оно горячо.

3 июля он вывел на улицы солдат и матросов, за которыми последовали гражданские люди. Растерявшийся Керенский отдал приказ разогнать демонстрации, и верные ему войска открыли огонь. Погибло 400 человек. Участь Временного правительства была предрешена. Оно бездарнейшим образом потеряло поддержку общества. Хотя ЦК большевиков был разгромлен, а Ленин загнан в подполье, теперь уже РСДРП(б) владела умами народа. Красину стало не до смеха.

В конце семнадцатого года он попал в безвыходное положение. Представительство компании было закрыто. Леонид Борисович остался без работы. В стране шла революция, и он никому был не нужен со своим дипломом инженера-технолога. Поболтавшись пару месяцев без дела и ощутив приближение пропасти, бывший кассир партии смирил гордыню и прибрел к своему недругу, волею потусторонних сил неожиданно прорвавшемуся на самый верх власти. До него доходили слухи, что Володечка обмолвился о желательности возвращения Красина в революцию. Ленин принял его в аппарат правительства, а через несколько месяцев сделал наркомом. Ему нужны были опытные коммерсанты, и он мог теперь позволить себе посмотреть на своего бывшего оппонента сверху вниз.

Да, тогда удалось ловко увернуться от лап голода и снова зажить обеспеченной жизнью уважающего себя человека. Его бывшие коллеги-инженеры страдали и умирали от недоедания, а он проживал в четырехкомнатном люксе «Метрополя», баловался изысканными винами и угощениями.

Большую роль в его жизни сыграло сближение с Львом Троцким, с которым раньше они были мало знакомы.