Окоянов - Дмитрий Дивеевский

Совершенно непостижимы были пределы выносливости солдат. Ничем другим, как помощью Духа Святого, он не мог объяснить их способность сутками идти через заснеженные перевалы, тащить на себе снаряжение, питаться впроголодь, не спать на холоде, а после этого с ходу вступать в бой и находить в себе силы для победы. Так было при взятии Адрианополя, когда измотанная, почерневшая от морозов и усталости русская армия спустилась в долину Марицы и без остановки пошла на этот стратегически важный город. Казалось, турки бежали не от штыков русских солдат, а от того зловещего хруста мерзлой грязи под сапогами этих призраков, который проникал в души и заставлял правоверных забыть про Султана и искать спасения в бегстве. Там, на войне, он научился перед каждой хирургической операцией творить молебен, потому что помощь Сил Небесных в его деле стала для него неоспорима.

Леонид Яковлевич вернулся из Болгарии с изменившимся взглядом на мир. Он воочию увидел на этой войне, что с помощью Бога человек может преображаться, что ему под силу чудеса и величие духа. Он решил рукоположиться в священники, чтобы помогать людям на этом пути. Потом пятнадцать лет Стеблов служил полковым священником, а в сорок пять лет уволился с военной службы и попросился к себе на родину, в Окоянов. Вот уже тридцать лет отец Лаврентий являлся настоятелем Покровского собора – красивейшего храма во всей южной нижегородчине.

То, что сегодня вызывало в отце Лаврентии страх и отчаяние, стало назревать лет двадцать назад, а в последние несколько лет обрушилось неудержимой лавиной.

Когда он приступил к служению в Покровском соборе, в глубинке Нижегородской губернии, отблески первых предреволюционных зарниц едва долетали сюда. Где-то в больших городах случались убийства царских сановников, то здесь, то там вспыхивали крестьянские бунты, волновались студенты. Но в целом Александр Третий держал власть уверенной рукой. А вот восхождение на трон Николая стало с самого начала сопровождаться несчастьями. Словно нечистая сила подстроила кровавую давку на Ходынском поле, которая открыла длинную череду народных бедствий. Настроения стали меняться к худшему, даже здесь, в провинции. Отцу Лаврентию это было хорошо видно по тому, что исповедовали ему прихожане.

Раньше случаи исповедания смертных грехов были редки. Убийства в уезде случались нечасто, в основном по пьянке в престольные праздники. Вытравление плодов было делом редчайшим. Женщины на это не шли. Правда, подкидыши появлялись в городе регулярно. Но с вытравлением этот грех не сравнить – не убийство все же. Другие же грехи – вроде воровства, ревнования, стяжательства и прочая и прочая – отца Лаврентия мало настораживали, так как были всегда и всегда будут, пока живет на земле грешная человеческая плоть.

Первые признаки неблагополучия появились во время прокладки через Окоянов железной дороги на Ромоданово.

Путейские инженеры, квартировавшие в обывательских домах, навезли с собой всяческой литературы, чтобы спасаться от провинциальной скуки. Плохого в этом священник не усматривал до тех пор, пока одна из молодых женщин, исповедавшихся в измене мужу, не сослалась на сочинения господина Мопассана, который такие дела считает поощрительными.

Отец Лаврентий заинтересовался, насколько увлекается местная молодежь привезенными книжками, и узнал, что они пользуются большим спросом и даже вызвали брожение умов. Он решил сам прочитать сборничек знаменитого француза и, прочитав, понял, какую мину привезли инженеры. Дело было, конечно, не в растлевающем смысле его рассказов. В глубине грешной плоти коренится грех супружеской измены, и не мопассаны его придумали. Автор у него посерьезней будет.

Но как же увлекательно и сладостно он пропагандировал этот грех! В умах местной молодежи, ничего кроме Евангелия да нескольких общеизвестных книг не знавшей, французская писанина производила неслыханный переворот. Ведь из нее фонтаном била лучезарная, веселая чувственная жизнь. Такая вкусная, такая притягательная. Настоящий запретный плод! Как хотелось каждому, узнавшему о ней, попробовать хоть чуть-чуть от этого веселья. Забыть лики икон, грозящих из темноты, что плотская измена – это преступление. Пожить, пожить всласть – вот к чему звал господин Мопассан, и этот лозунг его был неодолимо магнетичен.

Никто в Окоянове, в том числе и отец Лаврентий, не знал, что мусье Мопассан к тому времени уже сгнил от сифилиса, получив сполна за отказ от своего человеческого предначертания.

Никто не знал, да и знать не хотел. Чувственная, надрывная, полная плотских страстей и недозволенных поступков писанина пала на умы людей и завоевывала их. Она затмила Евангелие. А значит, отодвинула Бога.

Священник пошел в публичную библиотеку, существовавшую при земстве, и стал рыться в ее скромных анналах. Библиотека оказалась подобранной в соответствии с передовыми направлениями общественной мысли. Самыми зачитанными были произведения еще не преданного тогда анафеме графа Толстого. Вслед за ним шли Пушкин, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Чехов. Среди поэтов пользовались спросом Некрасов и Блок. Меньше спрашивали Брюсова и Бальмонта. На удивление слабый интерес проявлялся к произведениям Достоевского. Почти нетронутыми покоились на полках святоотеческие писания.

Стало понятно главное – публика не хотела литературы, требовавшей напряженной работы ума и души. Самым большим успехом у нее пользовались певцы земных страстей, которые и подготовили прорыв в русский разум господина Мопассана с компанией.

Земные страсти… Как получилось, что Анна Каренина стала кумиром русских женщин? Может быть, оттого, что находилась, как и многие другие, в семейном рабстве и ответила на это рабство своим, женским способом? Такое существует в российской жизни, это неоспоримо. Но, сделав из Карениной героиню, Толстой привел в движение целый пласт традиционной морали. И этот пласт начал двигаться в сторону эмансипации, против заповеди «жена да убоится мужа своего». Сегодня многие женщины уже глумятся над этой заповедью, выворачивают ее в примитивном смысле. Хотя настоящий ее смысл всегда будет истинным, особенно в годы лихолетий: муж – защитник и кормилец, жена – помощник ему в этой его работе. Если она противится мужу в этом главном деле – то мешает защищать и питать. Измена – не столько против мужа, сколько против Бога, ведь по его воле состоялся брак.

Но самое главное в романе то, что героиня кончает жизнь самоубийством – грехом, в котором выражен протест против Жизнедателя. Страшную роль утверждения такого греха взял на себя писатель!

Потом отец Лаврентий внимательно прочитал «Войну и мир» и долго размышлял над причинами успеха этого романа.

Все в нем – правда. Все в нем достоверно. И люди в нем живые, и страсти их настоящие, и история Отечества отражена с зеркальной правдивостью. Но все-таки, о чем это произведение? Что в нем главное? Раздумывая над этими вопросами, священник пришел к заключению, что ответить на них можно только поняв, кто же главный герой романа.

Конечно же, главным героем было дворянское общество, точнее говоря, его верхушка. Все остальное служит ландшафтом, в котором развивается жизнь этого персонажа. И что же это за жизнь? На самом ли деле дворянское общество так обуреваемо мирскими страстями? Правда ли, что самым высоким его проявлением стал патриотический антибонапартовский подъем? Разве среди дворян уже не было людей высокого человеческого склада, а значит, отмеченных Господом? Разве не было людей, стремившихся к переустройству крепостничества и протестовавших против него? Разве не покончил самоубийством чистейший Радищев, вернувшийся в 1801 году из ссылки и понявший нелепость начинаний Александра Первого? Разве не было желчного масона Новикова, с его журналами «Трутень» и «Живописец», напрямую стрелявшего сатирой в этот строй и отсидевшего за это в Шлиссельбургской крепости? Разве не уходили настоящие мученики духа в затвор и схиму, становясь совестью своего поколения?

Священник понял, что Толстой написал о себе, раздробив себя на сотни персонажей. Но он честно написал о себе, как о дворянине, потерявшем Бога, запутавшемся в понимании мира и бредущем через необузданную чувственную жизнь. Он не смог написать о терзаниях лучших людей России, потому что не терзался сам. Однако, выдав себя за все дворянское общество, этот писатель солгал и повел за этой ложью неискушенных читателей в мир, в котором Бог отодвинут в сторону, а душами владеют земные страсти. Именно так и никак иначе. Потому что в ином случае этот талант должен был разглядеть главную трагедию русского дворянства того периода – трагедию Императора Александра Первого.

А этот человек пережил драму, по своей глубине не уступающую пьесам Шекспира, только в отличие от них, случившуюся реально. Как мог Лев Толстой не заметить того, о чем говорили даже молодые офицеры в гатчинских казармах, спустя почти полвека после случившегося; того, что действительно десятилетиями бередило душу многих российских граждан?