Стихи - Владимир Набоков

1920 г.

II. Ты

Когда, туманные, мы свиделись впервые,когда задумчиво вернулся я домой,мне все мерещились глаза твои живыесквозь дымку чуждости. Я заперся в немойи светлой мастерской, моих видений полной,где в солнечной пыли белеет бог безмолвный,где музу радуют два бронзовых борца,их мышцы вздутые, лоснящиеся спины,и в глыбе голубой сырой и нежной глиныя призрак твоего склоненного лицаруками чуткими по памяти наметил:но за туманами еще таилась ты,и сущности твоей тончайшие чертыв тот день я не нашел. И вновь тебя я встретил,и вновь средь тишины высокой мастерской,забыв наружный мир, с восторгом и тоской,я жадно стал творить, и вновь прервал работу…

Чредой сияли дни, чредой их позолотусмывала мгла ночей. Я грезил и ваял,и приходил к тебе, простые слышал речи,глубокий видел взор, и после каждой встречичертою новою, волшебной наполнялнесовершенное твое изображенье.Порой казалось мне, что кончен тонкий труд,что под рукой моей твои уста поют,что я запечатлел живое выраженье,все тени, все лучи любимого лица…но, встретившись с тобой, я чувствовал, как многоеще не найдено, как смутно, как убогоподобие твое… Далече до конца,но будет, будет час, когда я, торжествуя,нас разделявшую откину кисею,сверкнет твоя душа, и Счастьем назову яработу лучшую, чистейшую мою.

Мечтал я о тебе так часто, так давно,за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно,и перемигивались свечи.И книгу о любви, о дымке над Невой,о неге роз и море мглистомя перелистывал — и чуял образ твойв стихе восторженном и чистом.Дни юности моей, хмельные сны земли,мне в этот миг волшебно-звонкийказались жалкими, как мошки, что ползлив янтарном блеске по клеенке…

Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродилпо склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находилв стихе восторженном и чистом.И ныне, наяву, ты, легкая, пришла,и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья-зеркалатебя предсказывали верно.

6. 7. 21.

Весенний лес мне чудится… Постой,прислушайся… На свой язык певучийпереведу я тысячи созвучий,что плещут там под зеленью святой.И ты поймешь, и слух прозрачный твойвсе различи: и солнца смех летучий,и в небе вздох блестящей легкой тучи,и песню пчел над шепчущей травой.M ты войдешь тропинкою пятнистойтуда, в мой лес, и нежный и тенистый,где сердце есть у каждого листка,туда, где нет ни жалоб, ни желаний,где азбуке душистой ветеркаучился я у ландыша и лани.

Позволь мечтать… Ты первое страданьеи счастие последнее мое,я чувствую движенье и дыханьетвоей души… Я чувствую ее,как дальнее и трепетное пенье…Позволь мечтать, о, чистая струна,позволь рыдать и верить в упоенье,что жизнь, как ты, лишь музыки полна.

6. 8. 21.

Ее душа, как свет необычайный,как белый блеск за дивными дверьми,меня влечет. Войди, художник тайный,и кисть возьми.Изобрази цветную вереницуволшебных птиц, огнисто распишивсю белую, безмолвную светлицуее души.Возьми на кисть росинки с розы чайнойи красный сок раскрывшейся зари.Войди, любовь, войди, художник тайный,мечтай, твори.

Когда захочешь, я уйду,утрату сладостно прославлю, —но в зацветающем саду,во мгле пруда тебе оставлюодну бесценную звезду.Заглянешь ты в зеркальный пруди тронешь влагу, и движеньябеспечных рук звезду вспугнут,но зыбь утихнет, отраженьевернется вновь, шепнет: я тут…

Ты кинешь камешек, и вновьзыбь круговая гладь встревожит.О, нет, звезде не прекословь,растаять в сумраке не можетмой лучший луч, моя любовь…Над влагой душу наклоня,так незаметно ты привыкнешьк кольцу тончайшего огня;и вдруг поймешь, и тихо вскрикнешь,и тихо позовешь меня…

О, светлый голос, чуть печальный,слыхал я прежде отзвук твой,пугливый, ласково-хрустальный,в тени под влажною листвойи в старом доме, в перезвонеподвесок-искорок… Звени,и будут ночи, будут дниполны видений, благовоний;забуду ветер для тебя,игравший в роще белоствольной,навек забуду ветер вольный,твой лепет сладостный любя…

Очарованье звуковое,не умолкай, звени, звени.Я вижу прошлое живое,между деревьями огниа усадьбе прадеда, и окнаоткрыты настежь, и скользят,как бы шелковые волокна,цветные звуки в темный сад,стекая с клавишей блестящихпод чьей-то плещущей рукойи умолкая за рекой,в полях росистых, в синих чащах.

Все окна открыв, опустив занавески,ты в зале роялю сказала: живи!Как легкие крылья во мраке и блеске,задвигались руки твои.Под левой — мольба зазвенела несмело,под правою — отклик волнисто возник,за клавишем клавиш, то черный, то белый,звеня, погружался на миг.В откинутой крышке отливы лоснились,и руки твои, отраженные там,как бледные бабочки, плавно носилисьпо черным и белым цветам.И звуки холмились во мраке и в блеске,и ропот взбирался, и шепот сбегал,и ветер ночной раздувал занавескии звездное небо впускал.

В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,где рояль уснул средь узорных теней,опустив ресницы, ты вышла неслышноиз оливковой рамы своей.В этом доме ветхом, давно опустелом,над лазурным креслом, на светлой стенемежду зеркалом круглым и шкапом белым,улыбалась ты некогда мне.

И блестящие клавиши пели ярко,и на солнце глубокий вспыхивал пол,и в окне, на еловой опушке парка,серебрился березовый ствол.И потом не забыл я веселых комнат,и в сиянье ночи, и в сумраке дня,на чужбине я чуял, что кто-то помнит,и спасет, и утешит меня.

И теперь ты вышла из рамы старинной,из усадьбы любимой, и в час тоския увидел вновь платья вырез невинный,на девичьих висках завитки.

И улыбка твоя мне давно знакомаи знаком изгиб этих тонких бровей,и с тобою пришло из родного домамного милых, душистых теней.Из родного дома, где легкие льдинкичуть блестят под люстрой, и льется в окноголубая ночь, и страница из Глинкина рояле белеет давно…

О, любовь, ты светла и крылата, —но я в блеске твоем не забыл,что в пруду неизвестном когда-тоя простым головастиком был.Я на первой странице твореньятолько маленькой был запятой, —но уже я любил отраженьяв полнолунье и день золотой.

И, дивясь темно-синим стрекозкам,я играл, и нырял, и всплывал,отливал гуттаперчевым лоскоми мерцающий хвостик свивал.В том пруду изумрудно-узорном,где змеились лучи в темноте,где кружился я живчиком черным,ты сияла на плоском листе.

О, любовь. Я за тайной твоеювозвращаюсь по лестнице лет…В добрый час водяную лилеюполюбил головастик-поэт.

Под тонкою луной, в стране далекой, древней,так говорил поэт смеющейся царевне:Напев сквозных цикад умрет в листве олив,погаснут светляки на гиацинтах смятых,но сладостный разрез твоих продолговатыхатласно-темных глаз, их ласка, и отливчуть сизый на белке, и блеск на нижней веке,и складки нежные над верхнею, — навекиостанутся в моих сияющих стихах,и людям будет мил твой длинный взор счастливый,пока есть на земле цикады и оливыи влажный гиацинт в алмазных светляках.Так говорил поэт смеющейся царевнепод тонкою луной, в стране далекой, древней…

Пускай все горестней и глушеуходит мир в стальные сны…Мы здесь одни, и наши душиодной весной убелены.И вместе, вместе, и навеки,построим мир — незримый, наш;я в нем создал леса и реки,ты звезды и цветы создашь.И в этот век огня и гневамы будем жить в веках иных —в прохладах моего напева,в долинах ландышей твоих.И только внуки наших внуков —мой стих весенний полюбя —сквозь тень и свет воздушных звуковувидят — белую — тебя…

III. Ушедшее