Я хочу домой - Эльчин Сафарли

«У этих гадов нет сердца. Знаешь, почему, Финик? Они не дают шанса тем, кто слабее. Скажешь им это, а они покачают мордами, мол, естественный отбор, природу не обманешь. Неужели они не понимают, что оправдывают собственную низость?! Природа ни при чем, она всех любит».

Больше всего Гонча любит море. Не озера, реки и океаны. Именно море. Чувство родом из детства, когда они с отцом жили в Баку, где ветер с набережной пах нефтью, солью, перьями чаек.

Раз в два месяца она садится в автобус и двое суток едет к ближайшему морскому берегу. За новым дыханием, свежестью мыслей и воспоминаниями из детства, которые оживают, стоит ей ступить на ракушечный песок. Гончу не останавливают никакие погодные условия.

«Море – мой преданный друг. Как все понимающий, молчаливый пес. Море не раз возвращало меня к жизни».

В восемь лет Гонча потеряла маму. Онкология. Ни химиотерапия, ни операция не помогли. Врачи сказали: «Метастазы увеличились… Лучше заберите пациентку домой». Отец снял домик на бакинском берегу Каспия, и они переехали туда. По утрам Гонча с мамой медленным шагом приходили к морю. Улыбались волнам, кутались в один плед на двоих, кормили чаек овсяным печеньем.

А потом наступили дни, когда маму пришлось привозить на морской берег в коляске. Они прощались…

«Мамы уже не было, а я продолжала приходить к морю. Сидела на берегу, гуляла, плакала и улыбалась. Тем дням с мамой, когда нам было так хорошо. Тосковала, думала, что рана никогда не перестанет кровоточить.

Знаешь, почти все в этом мире от наших мыслей и чаяний. При желании твердый болящий рубец может стать слегка выделяющейся полоской. Очень многое в наших силах».

Мы едем вместе в автобусе, сидим рядом. Разговорились за длинной дорогой. С первой минуты все открылось между нами, будто знаем друг друга не одну жизнь, не одно воплощение. Порою в компании человека, с которым знаком не больше часа, лучше слышишь себя, чем в обществе того, который прошел с тобой много лет.

Руки Гончи пахнут пожелтевшими письмами. При первой же возможности она достает листки из рюкзака, перебирает, чтобы на пальцах появился аромат воспоминаний. Пачка с отцовскими письмами, он писал их до последнего дня жизни и передал дочери. «Когда тебе будет недоставать тепла, приходи домой».

Спрашиваю у Гончи: «Тебе не кажется, что так ты живешь воспоминаниями?» Вынимает из конверта одно из писем. Дата – 12 марта 1993 года. Поздравление с днем рождения. Протягивает мне, я читаю улетающие вверх строки.

«Доченька, не смотри назад, не заглядывай вперед, не жалей, не вини себя, а радуй. Настолько, насколько можешь. Дыши, улыбайся, грусти, отдавай и не отдавай, люби и не люби, мечтай и не мечтай. Будь свободна в своих проявлениях, научись гордиться ими, но старайся быть лучше. Твое счастье – это ты. Ищи его в себе, а не снаружи. У тебя получится. Если можешь, если есть силы, продолжай делать мир лучше. Люблю тебя».

Гонча не боится застрять в воспоминаниях. Лечит ими грусть, которая, прикинувшись безобидным кротом, роет в душе ямки. «Воспоминания помогают мне двигаться дальше, верить людям, как в детстве. Поэтому ношу их с собой. У кого-то шоколад, у кого-то талисман, а у меня письма с теплым прошлым… Важно, чтобы во всем была любовь».

Два года назад она уехала из Баку. Долго не могла оторваться от привычного, насиженного места. Много месяцев была не в состоянии прекратить отношения, в которых вроде бы четко слышно друг друга, но нет руки в руке. Это когда идешь одной дорогой, в одном темпе, близко, но без прикосновений. Один руку протягивает, другой свою прячет в карман.

Если бы не расставание, Гонча так бы и не двинулась дальше. Когда мы сопротивляемся потоку жизни, нас сбивает сильной волной. Чтобы мы не стояли на месте, упали и вынуждены были плыть.

«Я познакомилась с ним спустя месяц после смерти папы. Мы встретились, чтобы друг друга спасти. От тоски по прошлому. Он был чужой собственной жене, я – себе. Бывает же так, когда подобное притягивает подобное. Я согрелась в его объятиях. Меня замучили перепады как внутренних, так и внешних температур… Я полюбила его тепло. Осознанно. И старалась отдать ему больше себя. От благодарности, прежде всего. Потом он ушел. Сказал: “Возвращаюсь к жене” – и вернулся. Я закрыла за ним дверь, поставила на газ чайник.

Четыре года прожила с его именем на кончике языка. Первое время, признаюсь, ждала возвращения. Мне хотелось этого ради мести. Чтобы отвергнуть. Но обида быстро проходила, а желание отомстить сменялось стыдом… Я заболела. Довела себя. Теперь, когда вылечилась и кормлю по утрам чаек в городе на другом полушарии, я благодарна ему за те чувства, за тепло. Ведь, по сути, я любила не его, а свою к нему любовь».

«Вот глянь, что я написала после расставания с ним». Протягивает мне мятый лист бумаги. Читаю.

«Вы когда-нибудь умирали в человеке? Я умерла в том, кого любила больше себя. Умерла и воскресла в другой жизни – без него. Никто не заметил перерождения. И не надо. Моя история.

Тогдашняя я упокоена в мужчине, без которого не могла, а он без меня – мог. Не пыталась удержать, не бросалась с истериками. Просто в один вечер, когда он ушел, я умерла в его отдаляющихся объятиях, прикосновениях, глазах. Он этого не заметил. И не надо.

Теперь он ходит по могиле меня тогдашней, роняет на нее пепел крепких сигарет и, присев на корточки, обнимает своих детей. От другой. Не от меня.

Я наблюдаю за этим из своей новой жизни, и так хочется тихой безлюдной ночью принести на могилу той себя синие тюльпаны. Он их часто дарил. Принести, разложить по затоптанной земле, сказать: “Это тебе, милая. Весна наступила”. Жаль, но никак. Ее могила – в нем, а это значит, придется приблизиться к нему. Не хочу.

Пусть живет бестревожно, пусть будет счастлив, а я редкими ночами, вспоминая покойную, буду молиться за ее сон. Под его ногами.

Говорят, такая отчаянная любовь, похожая на смерть, совсем не любовь – уязвленный эгоизм, приступ страсти и что угодно еще. Чушь. Она самая что ни на есть настоящая, без эгоизма – в ней все не о себе, а о том, кого любишь. И нет в ней слов, только бескорыстное желание счастья ушедшему.

Каждая женщина умирает раз в жизни в мужчине. Не каждая говорит об этом вслух. Не каждая называет место своей могилы».

* * *

– «Сколько еще ты будешь стучаться в открытую дверь?» Как ты понимаешь эти слова Руми?

– Точно сказать не могу, Гонча. Мысли сумбурные.

– А если не точно?

– Посвяти свою жизнь главному – любви…

– Интересно. Значит, внутри тебя сейчас все об этом. А я вижу в них другое.

– Что?

– Мы сами ставим себе преграды. Даже когда их нет.

– Да, Гонча, мы строим стены, а потом сами же их разрушаем. Знаешь, для чего?

–..?

– Чтобы прийти к тому, что из камней нужно строить не стены, а ступени. Чтобы подняться выше и перестать тащить за собой мешки с прошлым.

* * *

За окном автобуса – пустынная желтизна с чистым небом. Вчерашний хазри загнал облака выше видимого. В этой картине вижу освобождение. От всего, что надумал, но оставил на полуслове. Если ты подумал, но не сделал, – это пустота. Надо набраться смелости и нырнуть с головой. Дна всего моря все равно не узнаешь.

Мне нужно увидеться с морем. Эти годы в предгорьях Большого Кавказа, покровительство которых подарило тишину для знакомства с собой, многому научили. Теперь настало время моря.

Главное зовет меня.

Гонча заснула, скучаю по Беязу. За ним присматривает Нури. Скоро мы снова будем вместе.

Октябрьский берег выглядит освобожденным. Больше нет изнуряющего летнего потока людей, большинство которых предпочитают получать, но не отдавать. Берег пуст: редкие чайки и волны с раскинутыми объятиями.

«Финик, если волны не оставляют на песке пены, значит в их заводи спокойствие. Море не понимает длинных рук и пустого шума людей, но продолжает нас любить». Помню, как бабушка убирала с берега бутылки, пакеты, коробки, сдерживая возмущение и повторяя цитату Руми: «Любовь – это сад, и если ты не чувствуешь аромата, не входи в него».

Попрощались с Гончей. Она сошла на первой остановке. Я доехал до конечной, окраины. Час пешком, и я на берегу моря. Заброшенная полоса без туристической инфраструктуры. Этот берег называют Пустыми Надеждами. Потому что его песок «слеп» – слишком мягкий, быстро превращается в жижу, непригоден для масштабного строительства. В этой особенности заключается спасение Пустых Надежд от людей, которые давно понастроили бы тут станков – качалок денег.

Чтобы спуститься к Пустым Надеждам, прохожу через Сонную деревню, где живут старики. Местная молодежь уехала на другой берег моря, где песок не слеп, надежды пропитаны алчностью, а жизнь не интерпретируется вечностью, поэтому «в ней надо успеть побольше урвать». Местные аксакалы переживают за новое поколение: приходят по пятницам в Белую мечеть помолиться за его благоразумие.