Делать мнение: новая политическая игра - Патрик Шампань

Эти исторические экскурсы во многом обязаны сообщениям, представленным на круглом столе, посвященном "манифестации", в ходе Национального конгресса Французской ассоциации политических наук, состоявшегося в Бордо с 5 по 8 октября 1988 года. Следует упомянуть, в частности, выступление Винсена Робера ("К истокам манифестации во Франции (1789-1847)", ротапринт. 21 с), Доминика Рейни ("Теория чисел и манифестация 19 века", ротапринт. 18 с), Мишеля Офферле ("Выйти на улицу: от "буден" к "манифестации". Основы для социологии генезиса манифестации", ротапринт. 45 с), Доминика Кардона и Жан-Филиппа Ертена ("Организация манифестации и службы порядка", ротапринт. 40 с.) и Даниэля Тартаковски ("Уличные демонстрации 1918-1968", ротапринт, 12 с). Многие доклады были напечатаны в книге под редакцией П.Фавра "Манифестация" (P.Favre, La manifestation, Paris, Presses de la Fondation nationale des sciences politiques, 1990), к которой читатель может обратиться для более детального анализа.

Действительно, до середины 19 века выход на улицу можно было коллективно использовать легитимным образом только для празднований годовщин или парадных церемоний, а движения протеста оставались в принципе запрещенными. Первые уличные манифестации - хотя можно ли так их назвать, не впадая в анахронизм? - возникают в результате политических трансформаций общественных собраний, которые вначале носили "праздничный характер" (карнавал, праздник розового куста, спортивный праздник, "банкеты" и т.д.) или были приурочены к знаменательным датам (годовщина смерти Виктора Нуара, праздник 14 июля и т.д.). Они останутся долгое время маргинальным способом политического выражения, поскольку большинство этих спонтанных и неуправляемых движений пыталось силой свергать политические режимы, с их точки зрения слабые или обессиленные. Таким образом, цели и манера проведения этих коллективных акций на протяжении большей части 19 века были почти неизбежно агрессивными, что часто приводило к возведению баррикад. Они сталкивались с существующей властью, которая использовала не силы, специализированные на поддержании порядка, как сегодня, а/64/ армию, которая, не имея опыта, часто жестоко их подавляла, что не могло не придавать событию вид настоящего мятежа.

По свидетельствам историков, только в середине 19 века, между февралем и маем 1848 года во Франции впервые возникают коллективные действия, обладающие некоторыми свойствами современных манифестаций. Можно было увидеть, как по улицам Парижа проходят массовые дисциплинированные процессии (например, каждая корпорация проходит под своим флагом), тем самым, пытаясь выразить свою поддержку временному "республиканскому" правительству, которому угрожала "буржуазная реакция". Происходит согласованное использование парижского пространства, так как "манифестанты" (это слово тогда и появляется) собираются на большой площади, затем проходят по крупным артериям города, чтобы сделать максимально наглядной массу людей, которую они представляют. Впрочем, перед тем, как разойтись, манифестанты направляются к отдельным политически значимым местам, таким как Городская ратуша или Бурбонский дворец. Однако никто тогда не знал, что делать с этими большими демонстрациями нового типа, ни власть, ни, тем более организаторы процессий. В июне 1848 года, с приходом к власти "правых" был принят закон о "рассеивании сборищ, опасных для общественного порядка" с тем, чтобы покончить с этими народными массовыми манифестациями, вызывающими беспокойство: любое скопление народа может отныне быть запрещено и поэтому становится "мятежным".

Господствующий класс не видит необходимости в том, чтобы народ имел право на манифестацию, поскольку всеобщее избирательное право (мужчин), которое только что установлено, рассматривается как достаточное средство для политического самовыражения "масс", до тех пор исключенных из политической жизни. Именно в той мере, в какой манифестация несет в себе зародыш восстания и остается еще долго более близкой к мятежу и анархии, чем к электоральным процедурам и мирному выражению мнения, она вызывает сильное сопротивление со стороны существующих властей, которые тем лучше воспринимают присущий демократическому режиму закон большинства, чем более он выражается абстрактным и арифметическим образом в консультациях электорального типа. Если всеобщее избирательное право постепенно принималось даже теми, кто противился этому в начале, то это происходило потому, что электоральная логика, в противовес опасениям некоторых людей, не изменила в корне политический состав заседателей парламента. Кроме того, даже если народные массы/65/ смогли бы выражать свое мнение, было бы лучше, если бы они это делали путем избирательной процедуры, нежели непосредственно на улице, так как сам народ был тогда, говоря словами Сартра, составлен из "серийных индивидов", то есть, на самом деле, распылен и атомизирован, короче говоря, был в состоянии, когда вызывающий постоянное беспокойство эффект массовости оказывался несколько нейтрализованным.*

С переходом к всеобщему избирательному праву закон большинства голосов рискует превратиться в закон социальных классов, которые количественно более многочисленны, то есть народных масс. Вот почему всеобщее избирательное право по началу порождало сильное сопротивление со стороны привилегированных классов. Крупная фракция самых консервативных политических деятелей еще долго будет считать незаконным положение, при котором народным массам дается право голоса, а тем более право быть избранными, при этом во второй половине 19 века некоторые даже отмечали свою неприязнь по отношению к редким избранникам от рабочих, которых они считали необразованными и некомпетентными".** В конце концов, подсчет бюллетеней для голосования, опущенных в урны, - показывающий "народ", представленный его избранниками, впрочем являвшихся в основном выходцами из буржуазии, - был сочтен более предпочтительным по отношению к просто физическим сборищам граждан на улице и к их лидерам, появившихся неизвестно каким образом из этих движений и получивших пренебрежительное название "заводил". Это недоверие к прямому выражению народной воли, пусть и не очень сильное, присутствует и сегодня, поскольку власть старается противопоставить "общественное мнение", - в том виде, в котором оно измеряется институтами опросов или выборами, уличным манифестациям, организованными "шумным меньшинством".

Будучи одним из показателей позднего признания этого типа политического действия, "манифестация" в ее сегодняшнем смысле появляется в словарях только в 1866 году: словарь Литре определяет ее как "народное движение, собрание,/66/

* См. на этот счет цитированную ранее статью Алэна Карригу о введении кабины для тайного голосования и статью, написанную Жан Полем Сартром сразу после мая 1968 года. Elections, piege a cons, Temps modernes, 318, Janvier 1973.

** См. на этот счет, например, статью М.Офферле "Нелегитимность и легитимация политических кадров рабочих перед 1914 годом." Annales ESC, 4, 1984. Эта неприязнь присутствует еще и сегодня, даже если она выражается менее злобно: Подражания и имитации лидеров коммунистической партии, выходцев из народных классов, которые можно видеть сегодня по телевидению, часто грубо карикатурно обнаруживают их бескультурие и претензии в области культуры.

предназначенное для демонстрации некоторого политического намерения", и считает полезным уточнить, - так как это далеко не было очевидным для того времени, - что манифестации "могут быть мирными". Что касается сокращенного и привычного сражения "маниф" ("manif" - фр.), то оно было создано только век спустя, в 1952 году парижскими студентами*. Таким образом, мы видим, что даже во второй половине 19 века не существует позитивного термина для обозначения этого все еще попечительного типа политических мирных процессий. В официальном словаре властей присутствует только слово "толпа", которая по политическому определению почти "незаконна", (скольку у нее нет иных целей, кроме свержения существующей власти путем беспорядков и физического насилия.

Вместе с тем, можно было бы спросить, чему соответствует такое желание демонстрации, возникающее порой вопреки жестоким репрессиям и что за интересы можно найти для себя в их шествиях, которые, часто будучи утомительными, всегда несут риск опасного столкновения с силами порядка, с теми, кто их организует и с теми, кто в них участвует. Если, несмотря на сильное сопротивление власти, уличная манифестация постепенно стала признанной в качестве способа легитимного политического действия, то это произошло потому, что она позволяла более точно выражать нечто другое, нежели то, что можно сказать простым бюллетенем для голосования или (подписью на петиции. Будучи почти мгновенным выражением недовольства или возмущения, подобным мятежу, она представляет, главным образом, физическое подтверждение определенного мнения: воплощая в реальность требование, она способствует трансформации простого индивидуального мнения в форс-идею, поскольку она выражает более сильную решимость и более интенсивное физическое участие, нежели петиция или голосование. Петиция есть не более чем список имен, собранный порой очень трудоемким образом, который, как бы длинен он ни был, при сравнении с протестующей массой представляет собой только слабое эхо и бледный образ "общественного мнения". Выборы, как, впрочем, позже и опросы общественного мнения, стремятся минимизировать подлинный вес активных и шумных меньшинств, "разбавляя" их в "тихом большинстве" и производя,/67/