Рокоссовский - Сергей Егорович Михеенков

самой смерти. Он будет называть её Люлей. Она переживёт его на 18 лет и уйдёт из жизни в 1986 году.

Глава седьмая

Учёба

Среди нас, заядлых кавалеристов, он заслуженно считался самым опытным конником и тонким знатоком тактики конницы.

И. Х. Баграмян

5-й армией, которая дислоцировалась в Даурии и Бурятии, закрывая границу с Монголией, командовал Иероним Уборевич. В 1923 году командира 27-го кавполка он характеризовал так: «Энергичный, инициативный и решительный командир. Дисциплинирован. Требователен к себе и подчинённым. Хорошо разбирается в оперативной обстановке. Имеет большой опыт империалистической и гражданской войны. К делу относится с любовью. Пользуется большим авторитетом. Обладает незаурядными умственными способностями. Аттестован на должность командира кав. бригады».

Полевая учёба порой прерывалась внезапной тревогой. Горнисты играли «сбор», и эскадроны спешили туда, где разведка обнаружила очередной отряд семёновцев или банду хунхузов. Чтобы прекратить их бесчинства на порубежье, защитить деревни и станицы от грабежей и насилия, полк находился в состоянии постоянной боевой готовности и выступал на перехват неприятеля по первому сигналу тревоги. Чаще всего противник, видя силу, уходил в тайгу или через границу в вольные степи. Но иногда дело доходило до схваток. Стычки, как правило, носили характер коротких встречных боёв.

Летом 1924 года в Даурию с территории Маньчжурии проник отряд атамана Шадрина. Это была ватага местных забайкальских казаков, некогда ушедших в степи с генералами Семёновым и Унгерном, а теперь решивших вернуться на родину. На западе Гражданская война закончилась. Последние мятежи, поднятые эсерами и бывшим офицерством, ненавидевшим большевиков, войска под командованием Тухачевского и Уборевича успокоили ядовитыми газами. Тамбовщина, Саратовская и Воронежская губернии присмирели. А здесь, в Сибири и Забайкалье, всё ещё было неспокойно. Ушедшие за кордон время от времени возвращались. Но в родных станицах уже была установлена советская власть, и, похоже, она пришлась по душе большинству станичников. А потому не везде земляков, прискакавших в Даурию из-за Аргуни, встречали хлебом-солью.

«Трудность борьбы с бандитами заключалась в том, – вспоминал Рокоссовский, – что значительная часть из них была из местного казачества, отлично знавшая местность, на которой происходили боевые действия. Многие сохранили связи с родственниками, проживавшими на территории Забайкалья. Эта связь использовалась ими для осведомления о движении наших войск. Действия проходили в условиях гористо-лесистой местности, затруднявшей манёвр войскам.

Высокая подвижность бандитов позволяла им быстро менять места своего расположения, совершать большие переходы в обход крупных насёленных пунктов, занимаемых воинскими гарнизонами. Для атаки на такие гарнизоны банды объединялись и большими силами нападали внезапно. Длительного боя они не вели, a при неудаче рассеивались на мелкие группы и удалялись от мест боя на большие расстояния. То же делали они при встречах с нашими сильными отрядами. На слабые наши войска они нападали и зверски истребляли всех».

В 1920-е годы Маньчжурия стала своеобразным центром русской эмиграции. Сюда бежала почти вся Сибирь, которая не вписывалась в новую российскую политическую и социальную действительность: крупная и средняя буржуазия, владельцы заводов, лесосплавов, рудников, концессионеры, служащие государственных учреждений Российской империи и Временного правительства. Здесь же осели офицеры из армии адмирала Колчака, отрядов атамана Семёнова, генералов Каппеля и Пепеляева. Центром сибирско-забайкальской эмиграции стал Харбин. Одна часть этого оторванного от России материка постепенно откочёвывала дальше – в Америку и Шанхай, другая – самыми причудливыми путями, а порой и тропами – в Европу. Многие тосковали по утраченному и, зачастую не веря в произошедшее, мучительно мечтали о возвращении домой. Как писал один из исследователей русской эмиграции в Китае и Маньчжурии, «в Харбине сложилась сюрреалистическая ситуация – в городе жили подданные империи, которой уже не было на карте мира». И эти подданные продолжали жить иллюзиями, что всё ещё успокоится, что прежняя жизнь вернётся.

Была и третья часть Харбина: русское общество, которое строило Россию там, на чужбине. Православные церкви и приходы, служба в различных учреждениях, где исправно платили жалованье и говорили исключительно по-русски, гимназии, праздники, вечера за чаем, трогательно напоминавшие их участникам такие же вечера в уютных усадьбах где-нибудь под Саратовом и Калугой… Правда, некоторым из них свой хлеб приходилось добывать нелёгким трудом. К примеру, бывший командующий Северной группой Сибирской армии генерал-лейтенант Анатолий Николаевич Пепеляев работал плотником, а затем грузчиком, рыболовом. Лишь бы прокормить семью.

Были и искатели приключений, авантюристы, контрабандисты. Они переправляли различные грузы, эксплуатируя некогда великий Чайный путь из Китая через Монголию в Сибирь на Кяхту.

Весной 1924 года Советский Союз установил с Китаем дипломатические отношения. Сразу же было подписано соглашение «о временном совместном управлении железной дорогой». От КВЖД советское правительство отказываться не хотело. Царское правительство вложило в строительство дороги более 500 миллионов золотых рублей. По новому соглашению КВЖД оставалась под управлением и обслуживанием советской стороны. Путь лежал через северные провинции Китая из Читы напрямую в Уссурийск и Владивосток. В 1920-е годы Китай, как, впрочем, и весь мир, бурлил революционными волнами – смуты, междоусобицы, кровь. Советский Союз всячески поддерживал китайскую революцию, помогал строить Национальную революционную армию. Но вскоре наметились разногласия, а потом разлад с лидером Китая и главнокомандующим Национальной революционной армией Чан Кайши. Нависла угроза над КВЖД. Но это произойдёт в конце 1920-х, а пока советскую границу терроризировали отряды из остатков Белой гвардии. Некоторые из них продолжали драться «за идею» и во время похода распевали «Марш сибирских стрелков», старинную походную песню, написанную Владимиром Гиляровским в 1915 году для одного из сибирских полков, уходившего на фронт Первой мировой войны:

Из тайги, тайги дремучей,

От Амура от реки

Молчаливой, грозной тучей

В бой идут сибиряки.

Их сурово воспитала

Молчаливая тайга,

Бури грозные Байкала

И сибирские снега.

Ни усталости, ни страха.

Бьются ночь и бьются день.

Только серая папаха

Лихо сбита набекрень.

……………………………………….

Русь свободная воскреснет,

Нашей верою горя.

И услышат эту песню

Стены древнего Кремля.

Мы знаем эту песню уже в новой, советской редакции: «По долинам и по взгорьям…» Пели её и кавалеристы Рокоссовского.

Из кого состояли отряды, с которыми довелось драться кавалеристам Рокоссовского, мы теперь вряд ли узнаем. Во всяком случае, это были не контрабандисты. Дрались яростно, до последнего дыхания, действительно «верою горя…».

Отряд атамана Шадрина рокоссовцы перехватили северо-восточнее Сретенска, блокировали и почти целиком вырубили в короткой яростной схватке.

Этот интеллигентный краском, не повышавший голоса на своих подчинённых и робевший до немоты в женском обществе, в бою ангелом не был. Более того, он всегда первым бросался вперёд, когда становилось очевидным, что рубки не миновать, и старался схватиться с командиром противника, чтобы в результате единоборства одним ударом лишить