Черный обходчик - Василий Анатольевич Криптонов

они жили плюс-минус вечно, посрамляя минздрав. Но юмор состоял в том, что я бы никогда не подумал, что из таких типажей получаются наши клиенты. Тут уж одно из двух: либо пустышка, либо пожиратель, такое моё мнение. А она тут, значит. Сидит.

— Чё вылупился? — Получилось сипло, Олеся закашлялась. — Чё ты меня, тоже лечить собрался?

— Мысль, вообще, хорошая, — заметил я. — Только не я. У меня квалификации нет. А вот в Заднепровье есть один ценный специалист, может… прокапать, и всё как рукой снимет.

Блин, фигня какая-то. Шикарный из меня работник, конечно, уже второго клиента за десять минут спихиваю. А я точно нужен в этой индустрии? Может, имеет смысл всё переосмыслить, переструктурировать? Сделать какой-нибудь сортировочный пункт, куда сначала души привозят, а там я уж решаю, кого куда распределить? И в этом, значит, моё призвание…

— Слышь, пацан, — растопырила пальцы Олеся. — Ты мне тут на мозги не капай. Не на ту напал.

— Окей. — Я закинул ногу на ногу. — Расскажите, чего бы вам сейчас хотелось больше всего?

— Папашу твоего поиметь, — огрызнулась Олеся.

— Увы, он не интересуется ни некрофилией, ни зоофилией. А смешивать два этих ремесла есть тьма охотников, он не из их числа. Ещё что-нибудь?

— Ты… Как ты меня назвал⁈ — подскочила Олеся.

— Сидеть, — сказал я, задействовав те же ментальные мышцы, что напрягались во время управления пустышками.

Олесе как будто косой по коленям чиркнули. Как стояла — так и упала обратно на кровать.

— Умница, доченька, — похвалил я. — А теперь слушай и мотай на ус. Изольда, наверное, была с тобой чересчур обходительна и планировала игру вдолгую, поэтому ты не совсем вдупляешь, что происходит. Объясню предельно коротко и доступно: жизнь свою ты уничтожила. Так, как было, уже не будет. Но ты здесь. А это значит, что в жизни ты сделала какое-то, может быть, одно, но правильное действие. Не знаю, что это было. Копеечку подала голодающему. Библию на подтирку рвать отказалась. Не дала мужу порубить ребёнка на холодец. Не знаю и знать не хочу. Важен факт: ты здесь. И здесь ты либо прекращаешь строить из себя принцессу и открываешься к диалогу, что помогает тебе вознестись и обрести вечное счастье, либо сидишь на жопе ровно, пока не растворишься в пространстве естественным путём. Можешь орать, кидаться на стены, требовать позвать администратора, выбрасываться из окна. Мне плевать. Для себя реши, чего тебе хочется. Хочешь наверх — говоришь со мной так, чтобы мне не хотелось оторвать тебе голову. Это называется вежливость. В цивилизованном мире широко практикуется, попробуй. Напрягаться в любом случае осталось недолго. Итак, я могу быть уверенным в том, что ты, Олеся, поняла наши с тобой расклады?

Олеся съёжилась, втянув голову в плечи, ещё где-то на середине моей речи. А когда я закончил, она всхлипнула.

— Дошло, — кивнул я. — Это хорошо. Будем считать, что первичный контакт установлен. Сегодня я уйду, вернусь завтра, и мы начнём всё с чистого листа.

Глава 7

Я встал и подошёл к двери. Уже положил руку на ручку, когда меня настиг голос Олеси:

— Вот и все ко мне так. Всю жизнь!

— А тебе мама в детстве не объяснила, что жизнь — это суровая штука, где никто ни с кем не цацкается? — спросил я, обернувшись.

— Нет! — с вызовом крикнула Олеся. — Потому что она меня любила! Она меня до седьмого класса в школу собирала и провожала, пока не… Пока не…

Тут Олеся уже категорически разрыдалась. Я вздохнул и, оставив дверь, вернулся к ней. Опустился на корточки.

— Извини, — сказал, коснувшись олесиной руки. — Против тебя лично я ничего не имею. И все, кто с тобой так себя вёл — тоже.

— Че… чего? — сквозь слёзы посмотрела на меня Олеся.

— Людям свойственно видеть внешнюю оболочку, а не душу. Никто тебе зла не хотел. Просто тебе было страшно, ты шипела и пряталась. А люди, видя это, считали тебя опасной, потому сторонились.

Она меня слушала. Как будто даже не собираясь обложить матом.

— Дерьмово всё сложилось, — продолжал я. — Но ведь были у тебя в жизни какие-то светлые моменты?

— Не было. Никогда…

— Да не верю. Люди даже в концлагерях умудрялись что-то светлое находить. Иначе человек просто не живёт.

— Да может, в концлагере мне и лучше было бы. Там хоть… со всеми вместе…

— Так ты скоро будешь со всеми вместе, — вдруг сказал я.

— Ч-чего?

— Там, — показал я наверх, — все. Их гораздо больше, чем здесь. И они тебя ждут. Зовут. И ты к ним рвёшься. Надо-то всего шаг сделать.

Олеся вдруг встала и сделала шаг. Я тоже поднялся, повернулся, и у меня язык к нёбу присох.

Подойдя к зеркалу, Олеся неуловимо изменилась. Я увидел девчонку лет пятнадцати. Симпатичную, с задумчивым взглядом и короткой мальчишеской стрижкой. А позади неё в зеркале появилась женщина, которой тут вообще быть не могло. Улыбаясь, она обнимала Олесю, прижимала к себе.

— Мам… — шёпотом, в котором не было ни хрипоты, ни грубости, сказала Олеся.

Она подняла руку, чтобы коснуться руки матери, которую видела в зеркале. Но просто положила себе на грудь ладонь. От места соприкосновения разлился свет. А потом истинный Свет ударил сверху, сквозь потолок.

Я посмотрел на чётки, на которых образовалась седьмая бусина.

— А всё почему? — спросил я у пустой комнаты. И сам себе ответил: — Потому что я, чёрт побери, профессионал! Лучший в своей теме. И не надо вставать у меня на пути!

* * *

С Евой мы встретились на остановке и пошли к дому Михаила Ивановича.

— Ты чего так сияешь? — спросила Ева.

— Душу вознёс.

— Круто. Я сегодня тоже с одной начала… Только пока нифига не получается.

— Получится. Главное не зацикливайся на одном, смотри шире. Когда именно получится, ты всё равно не угадаешь. У меня вот три клиента… было. Так я был уверен, что первый легко вознесётся, со вторым придётся немного поковыряться, а с третьей, может, вообще ничего не выйдет. По итогу дня третья уже вознеслась, а к первому я завтра опять пойду. Парень контактный, адекватный, но чего-то пока на взлёт не торопится…