Оборванная переписка - Екатерина Леткова

Я вспоминаю ваши слова:

— Вы такъ набиваете вашъ день всякими хлопотами, заботами и волненіями о чужихъ дѣлахъ, точно хотите бѣжать отъ себя, отъ своей души, отъ своего я.

Мнѣ не понравилось тогда, что вы сказали. Мнѣ хотѣлось именно отъ васъ поддержки мнѣ, моему дѣлу, моему искреннему желанію не прожить жизнь даромъ, безъ пользы, безъ радости людямъ… Я никогда не забуду, какъ сказала мнѣ одна больная баба:

— Такъ и живемъ мы всѣ безъ послѣдствій…

Въ этихъ смѣшныхъ словахъ — глубокій и мрачный смыслъ…

Вы не разъ повторяли мнѣ:

— Всѣ эти дѣла и засѣданія, и хлопоты нужны вамъ, какъ пьяницѣ водка. Вамъ необходимо забыть себя, уйдти отъ себя и вы набиваете себѣ голову чужими мыслями и чужими словами, чтобы не слыхать своихъ собственныхъ…

Неужели вы правы? Неужели я, чтобы убѣжать отъ своей совѣсти, отъ своего сердца, наполняю жизнь выдуманными обязанностями? Неужели и тутъ когда-нибудь правда встанетъ передо мной и отниметъ отъ меня послѣднее утѣшеніе, — что я живу не даромъ? Неужели?

В. Ч.

PS. Пожалуйста, разорвите и забудьте то мое письмо, гдѣ я писала про мать. Я не имѣла права такъ говорить о ней. Она умерла и унесла съ собою и свой грѣхъ, и свою отвѣтственность.

XXXI

Петербургъ, 25 марта

Сергѣй Ильичъ!

Почему вы молчите? Меня мучитъ мысль, что вы больны.

Пожалуйста, напишите, что это не такъ.

Пишите мнѣ про себя, про Егорушку, про Власьевну, все, все. Вы вѣдь знаете, что все васъ касающееся близко мнѣ.

Мужъ обѣщалъ вернуться къ двадцатому, но до сихъ поръ его нѣтъ. Послѣднее письмо его было такое мрачно, такъ полно безпомощности и горя, что я не выдержала, послала за племянницей Лизой. Она все знаетъ, много слышитъ и имѣетъ какихъ-то общихъ знакомыхъ съ Кучинской. Я забыла свое самолюбіе и поручила ей узнать, какъ идетъ выздоровленіе этой особы. Вчера я получила отъ нея записку, что m-lle Кучинская безнадежна и едва ли вернется въ Россію.

Неужели и онъ останется за границей? Неужели онъ броситъ меня съ дѣтьми?

Замѣчали вы, что иногда въ семьяхъ повторяются драмы: то, что пережили родители — переживаютъ и дѣти. Можетъ быть, это и не въ однѣхъ драмахъ, а и въ счастьѣ. Но такъ какъ «всѣ счастливыя семьи похожи другъ на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по своему» — то драмы замѣтнѣе.

Неужели меня ждетъ участь моей матери? Неужели Викторъ не вернется ко мнѣ?

Сергѣй Ильичъ, пишите мнѣ. Я такъ одинока, такъ несчастна.

B. Ч.

XXXII

Т. Горы, 28 марта

«Я безсовѣстно солгала вамъ тогда».

Варвара Львовна! Разъясните мнѣ эту фразу. Я жить не могу, пока не узнаю правду. Я чувствую, что вы клевещете на себя, а мнѣ, чтобы существовать, необходимо, чтобы была на небѣ звѣзда, одна, ясная, свѣтлая и чтобы я могъ съ ней плакать и смѣяться. И вдругъ этой звѣзды нѣтъ, спряталась она куда-то за тучу, и я не живу вотъ уже двѣ недѣли,

Напишите же мнѣ все искренно; ничто не можетъ васъ измѣнить въ моихъ глазахъ, ничто. Да и не могли вы ничего сдѣлать дурного. Только будьте вы со мной правдивы и искренни, какъ я съ вами.

Пока не получу отъ васъ отвѣта — не могу писать вамъ ни о себѣ, ни о чемъ.

C. Р.

XXXIII

Петербургъ, 1 апрѣля

Сегодня день лжи и я могла бы солгать вамъ на закономъ основаніи; но я не хочу лгать. Довольно я лгала передъ вами!

Когда вы прямо и довѣрчиво спросили меня: измѣняла ли я мужу? — Я солгала вамъ. Помните: мы сидѣли весь вечеръ вдвоемъ, говорили о дружбѣ, о счастьи… Вы сказали о вашей вѣрѣ въ меня… И у меня какъ-то сами собой полились тѣ слова, что я лгу, какъ всѣ. Но когда мнѣ пришлось прямо отвѣчать вамъ на вашъ вопросъ — правда была уже страшна мнѣ, и я солгала…

Да. Я измѣнила мужу. Измѣнила безъ любви, безъ радости, безъ одной секунды счастья… Я лгала мужу, лгала тому человѣку, лгала самой себѣ…

Это было черезъ три года послѣ нашей свадьбы… Я узнала, что мужъ измѣняетъ мнѣ… и рѣшила умереть… Для меня уже ничего не существовало въ жизни; ничего, кромѣ обиды и горя… У мужа былъ другъ, нѣкто М.; онъ зналъ всѣ подробности его «романа», и я заставляла его передавать мнѣ ихъ и испытывала какое-то мучительное удовлетвореніе, что этотъ другъ — предатель… Я не знаю, почему онъ привязался ко мнѣ, не понимаю, какъ онъ полюбилъ меня… Насъ связало что-то тайное и злобное, и когда разъ — послѣ одного его разсказа, я всю душу вынула передъ нимъ и заговорила о смерти — онъ сказалъ мнѣ о свой любви и о рѣшеніи умереть вмѣстѣ со мной. Но мы не умерли…

И пошла ложь ежеминутная, въ мельчайшихъ подробностяхъ фальшивой любви… Что это была за мука — мнѣ не выразить вамъ! Сплошная мука, сплошная ложь…

Когда мужъ сказалъ мнѣ при М., что не можетъ больше оставаться въ Петербургѣ, что для него онъ сталъ невыносимъ и что проситъ меня поѣхать съ нимъ за границу — я заплакала отъ радосіи… Черезъ недѣлю мы уѣхали, а еще черезъ недѣлю узнали о смерти М. Онъ застрѣлился черезъ нѣсколько дней послѣ нашего отъѣзда и никто не зналъ причины его самоубійства. Викторъ, когда прочелъ о смерти М., заплакалъ… А я… Я и тутъ не выдала себя, какъ ни разу не выдала себя вамъ… Когда вы говорили мнѣ о моей правдивости, о чистотѣ, о вашей вѣрѣ въ меня — правда боролась во мнѣ съ ложью до страданія, и всегда побѣждала ложь… Теперь я не хочу и не могу больше лгать. Дѣлайте съ этой правдой, что хотите, но знайте, что никто никогды не слыхалъ ее отъ меня и не услышитъ этого признанія. Я дѣлаю вамъ его, чтобы заплатить какой-то долгъ.

В. Ч.

XXXIV

Петербургъ, 2 мая

Вотъ уже мѣсяцъ, какъ я послала вамъ мое безразсудное письмо…

Я измѣнила себѣ, измѣнила лжи, той спасительной лжь при которой только и возможно существовать на свѣтѣ. и что же изъ этого вышло? Потеря самого дорогого мнѣ друга.

Почему вы не пишите мнѣ? Почему? Изъ приличія — не отвѣчайте, а только если потянетъ написать.

В. Ч.

XXXV

Петербургъ, 10 мая

Сергѣй Ильичъ!

Вы какъ ребенокъ, — захотѣли узнать что внутри у любимой игрушки, разломали ее, посмотрѣли я бросили…

Мнѣ только хотѣлось бы знать: засмѣялись вы надъ обломками, разсердились, или заплакали?

В. Ч.

XXXVI

Т. Горы, 15 мая

Дорогая Варвара Львовна!

Вы должны, вы можете простить меня за долгое молчанье… Сердиться на васъ — я не имѣлъ права, а плакать… Не плакалось какъ-то!.. Было внутри что-то очень сложное и мучительное. Конечно, не разъ хотѣлось высказать вамъ это, но на бумагѣ выходило жестко, нелѣпо, зло.

Мнѣ нечего говорить, легко-ли мнѣ досталось ваше «безразсудное» письмо. Я метался, бросался отъ одного рѣшенія къ другому и ничего не могъ сдѣлать съ собой, чтобы забыть, не думать. Вѣдь докучныя мысли, какъ осы: чѣмъ больше гонишь ихъ, тѣмъ настойчивѣе онѣ жужжатъ около и не даютъ ни во что уйдти, ни чѣмъ заняться, пока не улетятъ. А улетятъ — когда сами захотятъ…

Наконецъ, я рѣшилъ, что надо взять себя въ руки, и уѣхалъ на Волгу. Это мнѣ всегда помогало въ пріисканіи душеннаго равновѣсія. Я поѣхалъ совершенно разбитый. Волга, съ ея однообразной красотой, принесла мнѣ если не успокоеніе, то примиреніе… Вчера я вернулся домой и наншелъ ваши два письмеца.

И опять не перестаю думать о васъ…

16 мая.

Не могъ вамъ писать вчера. Бросилъ перо; пошелъ бродить…

Кругомъ все живетъ и громко кричитъ о своей жизни: птицы, жуки, трава, листья, розовато-бѣлый цвѣтъ яблонь, разлившаяся рѣка, яркое небо — все ликуетъ и властно заявляетъ о своемъ ликованіи, никого не боясь, ни съ чѣмъ не считаясь…

Опять дорожка въ саду меня привела на кладбище, къ нашимъ могиламъ. Видно, что Власьевна позаботилась о нихъ: плиты расчищены, скамейка починена, кругомъ насажены анютины глазки и маргаритки. Цвѣты на могилахъ производятъ всегда впечатлѣніе примиряющее и радующее. Могила сестры Лели разлѣзлась и дернъ на ней разъѣхался. Власьевна засадила ее густо цвѣтами, и она точно ожила. Я сорвалъ пучекъ анютиныхъ глазокъ и задумался и опять мнѣ вспомнился мой любимый поэтъ:

…..«ЖивиПокуда кровь играетъ въ жилахъ,А станешь стариться, нарвиЦвѣтовъ, растущихъ на могилахъ,И ими сердце обнови…»

Обновить сердце? Возможно-ли это?

Я сѣлъ около моихъ покойниковъ, одинокій, еще болѣе одинокій, чѣмъ тогда, зимой, когда написалъ вамъ и вы мнѣ отвѣтили полунасмѣшкой надъ моимъ затишьемъ. И только теперь мнѣ стало ясно, какъ я былъ тогда тоже захваченъ ложью… Да, ложью, своей собственной ложью; вѣдь я въ Петербургѣ тоже все время лгалъ, лгалъ словами, поступками, всей своей жизнью лгалъ. А какъ я лгалъ постоянно на вашихъ глазахъ: подавалъ руку вашему мужу, котораго не уважалъ, говорилъ совсѣмъ не то и не такъ, какъ хотѣлъ, какъ долженъ былъ говорить… А какъ терпѣлъ ложь! И все это я сразу почувствовалъ послѣ вашего письма здѣсь, среди могилъ. Онѣ не лгутъ. Вы скажете: «онѣ молчатъ». Да, но въэтомъ молчаніи великая тайна и правда. И онѣ обязываютъ не лгать. Я помню, вы пріѣхали съ похоронъ какой-то молодой дѣвушки и были поражены, что въ первый разъ увидали ея отца. Вы знали его давно, но знали сановника съ очень опредѣленной манерой говорить, шутить и всегда сохранять извѣстный тонъ старшаго къ младшимъ.