Иисус моей веры - Аляска Мэд

– Здравствуй, Мартин! – неразборчиво крикнула маленькая Мэгги.

Сестра Криста мгновенно подбежала с распростертыми объятиями ко мне. Чуть не подпалив детские волосы своей сигаретой, я торопливо начал искать более подходящее место для ее тушения. В это время Крист и Рут, его другая сестра, сели на только что покинутую импровизированную постель хозяйки дома. Иисус, раздвинув шторы, удалилась в ванную. Я, застигнутый врасплох, от уничтожения моей мирной обездвиженности готовый взорваться, еще не до конца осознал, что все уже сделано. Три человека стали поводом для моей скоропостижной смерти. Надеясь на то, что вид разлетающегося тела для них стоил того, я вышел восстанавливаться на уличные ступеньки, веявшие прохладой. Не успев присоединиться к голове, мои уши уловили звук открывания входной двери. Крист осторожно сел рядом со мной.

– Ты простишь нас за неожиданное пробуждение?

– Все замечательно. Я не спал.

Собеседник осведомился о том, как прошел день рождения Иисуса, на котором он, по обыкновению, отсутствовал. Далее начал пытать меня необходимостью оценить приготовленный им подарок для подруги. Это был увесистый блокнот с белым бантом на углу тканевой обложки. Я заметил, что он явно лучше маленького тома уже прочитанных стихотворений.

– Она просила не говорить тебе. Наверное, просто не хотела, чтобы ты беспокоился.

Я знал, что причина кроется не в искусственной заботе, но других вариантов придумать не мог. Крист понял, что эти слова меня не устроили, и попытался исправиться.

– Знаешь, когда мы пили бренди, я пытался принять для себя две вещи, о которых не могу рассказать. Но вот мой совет – если ты не можешь на что-то повлиять, будь то твои чувства или чьи-то действия, значит, нужно просто смириться. Я думаю, у меня получается, – он теребил кончик подарочной ленты, – и тебе желаю того же.

«Еще пара тайн с посыпкой очевидностей в копилку», – сказали отголоски негодования, но я выпустил изнутри только почти искреннее «спасибо».

На последней затяжке потерянные остатки моего тела вернулись на свое место, и мы зашли в дом.

Дети разбушевались, оказавшись в свободном мире Иисуса. В их семье не позволялось ходить по столу и передвигать мебель. Здесь же все было дозволено. Только сформировавшиеся с годами внутренние ограничения могли останавливать пришедших. Если бы родители Криста знали оказываемое этим местом влияние, они не просили бы брата больше времени уделять своим сестрам. Примкнув к построению баррикад из попавших под руку вещей, я почувствовал, как в жилах собравшихся течет одна и та же, вольная кровь. Мы могли ходить по улицам вниз головой и спать с ногами на подушке 33.

Раздолье и независимость стали основополагающими для каждого из последующих выходных дней. Забрав из дома зубную щетку, деньги и несколько вещей, я вернулся туда только в январе. В первый день после Рождества, когда Фред попытал счастья вернуться в семью, Иисус предложила эксперимент. Трое суток мы не спали. На завтрак были чипсы, кофе и апельсиновый сок. Где-то в середине бессонницы мы гуляли по дождливым улицам. Белая футболка взмокла под пальто, приобретя очертания смокинга, отчего я должен был вести себя представительно. На третий день по окончании игры в шахматы я сидел в кресле, где мое мироощущение стало лунатичным. Так прошло около двух часов. Я переставал существовать на несколько секунд и снова возрождался в полутьме комнаты Иисуса. Я увидел читающего Криста, который не вступил в исследовательскую группу. Тогда мне почудилось, что он, как наблюдатель, не должен догадаться о том, что я засыпаю. Иначе Крист мог исключить меня, холодными руками доктора выбросить в пугающий мир природы, где нет защищающей от него клетки.

– Когда растешь в оковах, ты сам становишься ими, – произнес я, подтверждая свое присутствие.

Крист, увлеченный Уитменом, не обратил внимания на мое философствование. Тогда я встал, притворившись бодрым. Без цели дошел до двери и хотел было повернуть назад, но вошедшая Иисус предоставила идею, более интересную, чем мои, не имеющие смысла, передвижения. Она положила на пол три кисточки и краски, в тусклом освещении казавшиеся одноцветными. Крист включил лампу, и мы стали рисовать свое будущее. Я макнул кисть в темную краску и замер над белоснежной бумагой. Недолго думая, оставил его как есть. Без конца делая это в жизни, я не решился на порчу своего будущего на бездушном листе. Крист зациклился на ближайшем времени, изобразив себя среди пустыни с глиняными домами и исхудавшими детьми, которых я поначалу принял за тонкие кустарники, а Иисус, глядя дальше всех, закрасила все черным цветом.

– Меня всегда манила идея собственного отсутствия и недостижимого ощущения бессознательности. Но родившись, лишать себя жизни становится слишком поздно, – с приправленной опустошенностью увлеченностью сказала Иисус, поджигая свой лист у открытого окна. – Эта ложь должна сгореть, – прошептала она, когда огненные хлопья, гаснув в полете, приземлялись на мокрую землю.

Крист предложил почитать нам вслух подаренные стихотворения. Он сказал лечь на кровать, представив ее зрительным залом. Сам же встал напротив, тихо и благозвучно начал читать «Спящих» засыпающим. Его корыстная цель, заключавшаяся в избавлении нас от надвигающегося безумия, была выполнена – я и Иисус погрузились в долгожданное беспамятство.

Осколки рассветных лучей витали в воздухе, наполняя его особенным запахом. Дивно было проснуться на миг и увидеть рядом с собой другого человека. Я успел заподозрить себя в привязанности к ее мыслям, особенно к тем, что не произносятся, как снова заснул.

В новогоднюю ночь мы вдвоем отправились за печеньем Wagon Wheels, подчинившись желанию незрелого, но уже отравленного марихуаной мозга. На дороге нам встретилась одинокая яблоня. Иисус подошла к тоскливому дереву и заключила его в объятия. Отпрянув, девушка спросила о наличии бумаги или чека – того, на чем можно писать. Я закатал рукав и протянул ей свое запястье в качестве листа. Из-за моей дрожи процесс написания замедлился, но через пятьдесят шесть секунд я прочитал следующее:

Я вижу яблоню в цвету зимою.

Укрывшись снегом, ожила она.

Пусть древо греется со мною,

Пока не расцветет весна.

Безусловно, потепления мы не стали дожидаться. В отличие от лишенного соков растения, мы, согретые юношескими пестицидами, не нуждались в материальном тепле. На восходе я заплетал волосы Иисуса. Говоря искренне, я попросту запутывал их, однако теперь это была моя прерогатива.

Когда настало время вернуться в колледж, я находился в состоянии экзальтации. Я чувствовал, что меняюсь, и был готов отражать это. Поэтому после первого учебного дня я купил несколько незнакомых книг, изогнутую зеленую лампу и стальной портсигар Emu