Иисус моей веры - Аляска Мэд

раньше я решил, что она будет моей единственной спутницей.

– Аккуратней с названиями, наш друг может приревновать, – пошутила девушка, доставая с вершины шкафа знакомую банку из-под печенья.

– И правда, – я улыбнулся и хотел было продолжить, пока мысль была окрепшей от падения, но Иисус толкнула ее обратно.

– Я думаю, это правильно. Кокаин не действует на нас должным образом, – девушка села за стол на противоположное прежнему место. Лучи почти не различимого солнца покрыли длинные пальцы, что начали крутить косяки.

– Кокаина много не бывает. Я всегда так говорил, – Фред невпопад вздумал заговорить.

Я хотел его поправить, но осознал, что эту фразу Иисус могла позаимствовать у более взрослого товарища. Местами смолистая субстанция зажглась. Иисус сцепила руки, словно собравшись молиться Отцу, поставила локти на стол, и вязкий дым разбился о тонкую кожу. В моем восприятии ее поверхность стала почти прозрачной. Все закурили.

– С днем рождения, Иисус, – Фред поднял зажженный косяк, вообразив его ножкой бокала шампанского.

Именинница кивнула ему в ответ.

– Сегодня тот самый день? – изумился я.

– А как же, Рождество, – собеседник сделался бодрее. – Или ты полагал, что ее так называют из-за способности ходить по воде?

Я хотел ответить, что для меня не стала бы удивительной подобная причина, но вместо этого извинился за свое незнание и присоединился к поздравлению.

Когда чай был допит, а твердое дерево стало неудобным для накуренной тройки, мы разместились в гостиной. Ковер неудержимо обволакивал босые ступни, а приглушенный свет превратил комнату в уединенную пещеру, где тепло рождественской елки, словно костер, согревало спрятавшихся.

– Иисус, могу я снова почитать твои стихи? – я сделался смелее.

– Ты что-то пишешь? – спросил Фред, но его слова были проигнорированы.

– Может быть, тебе больше понравится, например, тот же Рембо? – девушка удивилась моему желанию.

– Нет. Я хочу тебя, – сказал кто-то чужой, разрушающий остатки моей трусости. – Читать, – они все же воскресли из пепла.

Изо рта Фреда тут же вырвался громкий смешок, отчего Иисус чудно улыбнулась. Она принесла кожаный ежедневник, вырвала несколько страниц и протянула неровную бумагу мне.

19 июля

Я жажду большего,

Поверь мне.

И перестану повторять.

Настанет день,

И все померкнет —

В глазах не станет отражать.

И прерии моих надежд

Закроются на годы мрака,

И солнце алого мерцания

Заглохнет в яркой синеве,

Неразличимый облик страха

Утрачен будет в этой тьме.

Я стану большим,

Ты поверь мне.

Я буду вежливо лежать,

И здесь, вовне,

Мне будет незачем скучать.

Фред пододвинулся, сел вплотную ко мне, так что его патлы щекотали сгиб руки. Запись следующего дня мы читали вместе.

5 ноября

Я так мечтаю наслаждаться

Людьми, что видятся вокруг.

Еще хоть раз мне искупаться,

Позволь мне прыгнуть в вечный пруд.

Я буду тем, кто потерял былое,

Утратившись в своем бреду.

Держись рука к руке со мною,

Один я вовсе не смогу.

– И кому оно адресовано? – Фред бесцеремонно уставился на Иисуса.

– Не обязательно посвящать строки кому-то, Фред. Но если хочешь знать, тут есть и о тебе, – она обратилась к концу ежедневника. – Пока ты скреб стены моей комнаты во время ломки, я представляла, что ты умер. Точнее, мертв уже много лет.

Иисус неуверенно вручила воодушевленному Фреду еще один лист. Теперь уже я склонился к соседу.

23 декабря

Я видел солнце слишком близко,

Что дребезжали все лучи

На мраморе родного обелиска.

Он был рассветом мне в ночи.

Как стал ты камнем из гранита?

Зачем неряшливо стоишь?

У кислой яблони раздетой

Землей удушенный лежишь.

Все это было чрезмерно,

А станет порослью внутри.

И оживет лишь эфемерно.

Но я пишу еще, смотри.

– Когда будешь публиковаться, назови его… э-э… Фреду, который отравил мою кровь. А лучше: Фреду, который лишил мою кровь девственности.

– Девственной чистоты – более подходящие слова, – я вставил свое мнение.

– Мартин, запишешь это? – Иисус была рада тому, что хотя бы одно из ее произведений не будет озаглавлено цифрами.

Я взял острый карандаш, протянутый мне, и принялся непослушной рукой выводить буквы, выбрав свой вариант. В итоге название выглядело как прописи ответственного ребенка, но Иисуса оно более чем устроило. Я хотел сказать, как прелестно сплетаются ее строки, как необычаен и мрачен их смысл, но Иисус и Фред переключились на пустословие. Последний же и вовсе не понял ничего из прочитанного.

До конца вечера они веселились и курили под музыку, иногда жуя сырный попкорн, который Иисус сравнила с божественным танцем прямо на ее языке, а я не мог выбросить из головы прерии надежд и алое мерцание солнца. Пейзажи вспыхивали, как спонтанно с горизонта на них нападали темные очертания всадников, несущих погибель рассветам. Северный ветер леденил бессмертный пруд, и все его обитатели задыхались под толщей замерзшей воды. Я сам был маленькой рыбкой, искавшей спасение на илистом дне, где норовил выкопать туннель, ведущий к свету. Но он направлял сознание в непроницаемое царство абсурдных сновидений. После того как Джульетта отправилась на небеса с полными карманами таблеток, а Иисус улетела в Мексику за рецептом 32, я уснул на ковре, окончательно поглотившем мое невесомое тело.

Уставший, очнулся там же. Голова небрежно покоилась рядом со спасительно мягкой подушкой, что была предоставлена мне неизвестным. Часы показали 9:32, чему я не сразу поверил – сумрак обволакивал все вокруг. Направив взгляд на плотные шторы, я остановил его у возвышающегося надо мной дивана. Кудри, которые беспечно лежали на плечах, были наполнены влагой, отчего казались еще более черными. Они спускались, ночным небом застилая восемь аккуратных родинок на персиковой коже. Закрытые глаза иногда вздрагивали, заставляя ресницы порхать, как ветер тревожит отдыхающих бабочек в саду. Я замер, осознав, что наступил на противопехотную мину. Она могла взорваться в любую секунду, уничтожив представивший нереальным момент. Поэтому я сделался абсолютно неподвижным, чтобы не разбудить Иисуса. Через вечность мышцы уже болевшей шеи начало сводить. Задержав дыхание, я перевернулся на бок. Мина не сработала. Возможно, она могла выдержать также и одну утреннюю сигарету? Я потянулся в карман и обнаружил, что наполовину закрыт одеялом. В моем осознанном периоде жизни никто и никогда не укрывал меня одеялом до этого момента. Было 9:58, а мои конечности еще не взмыли в воздух, подорвавшись. Этот факт позволил вдохнуть никотин. Порыв дыма утяжелил мои легкие, масса стала критической, и боеприпас взорвался. Как оказалось секундой позже, моя зависимость не была причиной пробуждения Иисуса. Через сон она издала неразборчивое «уходи» тому, кто стучал в дверь, нарушая наш покой. После встала, и свободные пижамные