Том 2. Стихотворения 1917-1922 - Велимир Хлебников

1921

Новруз труда*

Снова мы первые дни человечества!Адам за АдамомПроходят толпойНа праздник БайрамаСловесной игрой.В лесах золотыхЗаратустры,Где зелень лесов златоуста!Это был первый день месяца Ая.Уснувшую речь не забыли мыВ стране, где название месяца – АйИ полночью Ай тихо светит с небес.Два слова, два Ая,Два голубя билисьВ окошко общей таинственной были…Алое падает, алоеНа древках с высоты.Мощный труд проходит, балуяШагом взмах своей пяты.Трубачи идут в поход,Трубят трубам в рыжий рот.Городские очи радуяЗолотым письмом полотен,То подымаясь, то падая,Труд проходит беззаботен.Трубач, обвитый змеемИзогнутого рога!Веселым чародеямШирокая дорога!Несут виденье алоеВдоль улицы знамёнщики.Воспряньте, все усталые!Долой, труда погонщики!Это день мирового Байрама.Поодаль, как будто у русской свободы на паперти,Ревнивой темницею заперты,Строгие, грустные девы ислама.Черною чадрой закутаны,Освободителя ждут они.Кардаш, ружье на изготовкуРуками взяв, несется вскачь,За ним летят на джигитовкуЕго товарищи удач.Их смуглые лица окутаны в шали,А груди в высокой броне из зарядов,Упрямые кони устало дышалиРазбойничьей прелестью горных отрядов.Он скачет по роще, по камням и грязям,Сквозь ветер, сквозь чащу, упорный скакун,И ловкий наездник то падает наземь,То вновь вверх седла – изваянья чугун.Так смуглые воины древних кочевийПо-братски несутся, держась за нагайку,Под низкими сводами темных деревьев,Под рокот ружейный и гром балалайки.

1921

Решт*

Дети пекут улыбки больших глазЖаровнями темных ресницИ подают случайным прохожим.Лотки со льдом, бобы и жмыхи,И залежи кувшинов голубых,Чей камень полон синевы.То камнеломни цвета голубогоДля путника случайного.Темнеет сумрак, быстро пав.И запечатанным виномПроходят жены мимо улиц.

1921

«Старый, желтый…»*

Старый, желтый,Мохнатый левС глазами старого знакомогоКривым ножомКому-то угрожал холодно.И солнце – тучная девица – любит варенье –Льву закатилось за плечо.Железные цветов побеги,Охотник оловянных рощ.Железной дичи туши и телаВдоль стен висели– Железный урожай трудаВ деревьях оловянных.

1921

Кавэ-кузнец*

Был сумрак сер и заспан.Меха дышали наспех,Над грудой серой пеплаХрипели горлом хрипло.Как бабки повивальныеНад плачущим младенцем,Стояли кузнецы у тела полуголого,Краснея полотенцем.В гнездо их наковальни,Багровое жилище,Клещи носили пищу –Расплавленное олово.Свирепые, багряныеКлещи, зрачками оловянные,Сквозь сумрак проблистав,Как воль других устав.Они, как полумесяц, блестят на небеси,Змеей из серы вынырнув удушливого чада,Купают в красном пламени заплаканное чадоИ сквозь чертеж неясной мордыБлеснут багровыми порой очами чёрта.– Гнездо ночных движений,Железной кровью мытое,Из черных теней свитое,Склонившись к углям падшим,Как колокольчик бьетсяЖелезных пений плачем.И те клещи свирепыеТруда заре пою.И где, верны косым очам,Проворных теней плетиЛожились по плечам,Как тень багровой сети,Где красный стан с рожденья бедныхСкрывал малиновый передникУзором пестрого Востока,А перезвоны молотков – у детских уст свисток,Жестокие клещи,Багровые, как очи,Ночной закал свободы и обжигТак обнародовали:«Мы, Труд Первый и прочее и прочая…»

1921

Иранская песня*

Как по речке по Ирану,По его зеленым струям,По его глубоким сваям,Сладкой около водыХодят двое чудаковДа стреляют судаков.Они целят рыбе в лоб,Стой, голубушка, стоп!Они ходят, приговаривают.Верю, память не соврет.Уху варят и поваривают.«Эх, не жизнь, а жестянка!»Ходит в небе самолетБратвой облаку удалой.Где же скатерть-самобранка,Самолетова жена?Иль случайно запоздала,Иль в острог погружена?Верю сказкам наперед:Прежде сказки – станут былью.Но когда дойдет черед,Мое мясо станет пылью.И когда знамена оптомПронесет толпа, ликуя,Я проснуся, в землю втоптан,Пыльным черепом тоскуя.Или все свои праваБрошу будущему в печку?Эй, черней, лугов трава!Каменей навеки, речка!

1921

«С утробой медною…»*

С утробой медноюВерблюд,Тебя ваял потомок Чингисхана.В пустынях белых, с шелестом сухих бумаг,Письменного столаКолючей мысли вьюк несешь(Кузнец случайно ли забыл дать удила?)Туда, где звон чернильных струй,На берега озер черниловодных,Под деревом времен Батыя, копной его ветвей,Нависших на глаза, на лоб писателя,Семьей птенцов гнезда волос писателя,Кто древней ГалилееДал грани большаков и угол.Проносишь равенство, как вьюк,Несешься вскачь, остановивши времяНад самой пропастью письменного стола(Где страшно заглянуть),Чтоб звон чернильных струй,Чей водопровод –Дыхание песчаных вьюг,Дал равенство коструИ умному огню в глазахХолодного отца чернильных рек,Откуда те бежали спешным стадом,И пламени зеркальному чтеца,Чей разум почерк напевал,Как медную пластинку губ Шаляпина –Толпою управлявший голос.Ты, мясо медное с сухою кожейВ узорном чучеле веселых жен,По скатерти стола задумчивый прохожий,Ты тенью странной окружен.В переселеньи душ ты был,Быть может, раньше нож.Теперь неси в сердцах песчаныхИз мысли нож.Люди открытий,Люди отплытий,Режьте в РештеНити событий!

ЛетевшийДревний германский орел,Утративший Ха,Ищет егоВ украинском «разве»,В колосе ржи.ШагайЧерез пустыню Азии,Где блещет призрак Аза,Звоном зовет сухие рассудки.

Раньше из Ганга священную водуВ шкурах овечьих верблюды носили,Чтоб брызнуть по водам свинцовым на Волге, реке дикарей.Этот, из меди, верблюдЧернильные струи от Волги до ГангаНести обречен.Не расплещи же,Путник пустыни стола,Бочонок с чернилами!

Почерк писателя настраивает душу читателя на одно и то же число Колебаний. Задача переносить груз чисел колебания из одной души в другую выпала <на> долю одного испаганского верблюда, когда он пески пустыни променял на плоскость стола, живое мясо – на медь, а свои бока расписал веселыми ханум, не боящимися держать в руках чаши с вином. Итак, находясь у тов. Абиха, верблюд обречен носить на горбах равенство основного душевного звука в душе писателя и душе читателя. Аз – освобожденная личность, освобожден<ное> Я. Хабих – по-германски орел. Орел хабих летит в страну Азии, построившей свободную личность, чего она до сих пор не сделала, а делали приморские народы (греки, англичане).

5 июня 1921

Решт

Курильщик ширы*

Где труд в очках пустой стеныСидел над завтрашним уроком,Прозрачных улиц тайники,Чтобы читались настежь истины труда,Полны рассказовПро тени и притоны,Где точно выстрел одинокий – стоны,Успевшие у спавшего отнятьДневного мира разум.С устами высохшими досухаОн тянет сладкий мед,И с ядом вместо посохаНа берег сонных грез идет.Внезапно святилище огня,Бой молота по мягкому и красному железу, –Исчезло все, лишь сновидений броняВооружила разум трезвый.Те степи, где растут лишь цепи,И голос улицы, вечерний и чарующий,Цветы недавних слов, завядшие вчера еще,И вы, пророки суеты,Дневных забот морские шумы –Забыто все, и в дыме сладкой думыТруд уносился к снам любимым…Но пленник у цепей железных дымаПрикован к облачку желаний,Дорогой сонною идет туда,Где рай в дыму к себе звал райю,Где вместо народа адамов – Адам.Настанет утро. В ночную щель блеснет заря –Он снова раб, вернувшийся к трудам.Но прежний берег снова манит,В долгу цепей железных долгоОн челн, кругом ночного дыма Волга.

1921